Ее внутреннее эхо - Ольга Пряникова

крикнул в глубину спальни:

– Ты трусы мои не видела? Они могут в джинсах быть, посмотри там…А то приду домой, мои меня без трусов увидят – сразу поймут, где я их оставил.

Соня пулей вылетела из комнаты, и, встретив ее взгляд, Митя понял, что произошло что-то страшное. Он уже начал догадываться, что они не одни, но ему и в голову не приходило, кто именно стоит в метре от его голого тела.

Все трое замерли от полнейшей невозможности происходящего, а Митя еще и от страха. Его как парализовало – он не находил в себе сил даже прикрыться, да просто шевельнуться, не отводил взгляда от Сониного лица, скованного ужасом.

Вдруг сзади звякнула пряжка ремня и голос, от которого похолодели все его внутренности, с деланным равнодушием произнес:

– Твои джинсы здесь, в коридоре, видимо, порыв застиг вас прямо у двери. Это бывает. Но трусов в них нет. Сонька же не я – она педантична и все раскладывает по местам даже в пылу страсти. А твои домашние, думаю, и не к такому уже привыкли.

Нет, это был страшный сон. Он спиной чувствовал, что она протягивает ему джинсы, но обернуться было нельзя.

Соня, Сонечка, родная. Соня почувствовала.

– Кать, это не то, что ты думаешь.

– Удивительно, ты такая умница, а выбрала самую банальную фразу.

– Кать…

– Не подходи ко мне. А голозадый юноша отомрет или так и останется парализованным от страха – как памятник собственному скотству?

– Да не надо так, он просто испугался…

– Правильно испугался. Только ты смотри, лошади, когда пугаются…

Дальше все задрожало и повалилось вниз – кухонный проем с пятном света, коридор, в нем Сонин силуэт…

Очнулся Митя уже на полу. Соня не смогла его сдвинуть с места, но укрыла полотенцами и банным халатом. В прихожей на уровне его лица стояли кроссовки…

– Да нету, ее, нету, сразу убежала, кроссовки оставила, – Соня выставила их на лестничную клетку и хлопнула дверью, – ну, получилось так. Не убиваться же теперь.

Митя слабо застонал.

Катя заметила отсутствие кроссовок только дома. Ноги безнадежно промокли, она чихала, но физическое недомогание было даже приятно – оно заглушало душевную боль.

К ночи она слегла, жар был страшный. Они оба могли явиться к ней, как ни в чем не бывало, в глубине души ей даже хотелось этого – хотелось, чтобы они плакали и оправдывались, а она закатила бы истерику или просто умирала бы молча и гордо, в любом случае, они втроем были бы снова а одном пространстве.

Но никто не приходил. Она была одна. Отрезана.

Дело было даже не в том, с какой легкостью этот человек, открывший для нее саму любовь, предал ее.

Нет. Кажется, было не так важно, что все его оправдания казались ложью – он бросил ее ради Маши, а сам тут же оказался в постели другой. Не нужна была ему ни эта другая, ни Маша, ни кто-то еще. И он тоже говорил о своих.

Нет. Это был просто обман, обман с самого начала. Наверняка они высмеивали ее, лежа в постели, он, округляя глаза, рассказывал Соньке про «чокнутую Катю», а Соня звонко смеялась, запрокидывая голову назад, как она одна умеет. И с самого начала они были вдвоем. Остальное – просто ложь и лицемерие.

«Но какое злое, – думала она, проваливаясь в забытье, – за что… Они и сейчас там вместе. Думаю, что и дальше будут надо мной смеяться, обманывать эту дуру Машу»…

В ту ночь в ней проснулась та маленькая Катя, которая, гордо неся на груди флаг собственной страны, выходила на гимнастический помост и побеждала. Даже с очень тяжелой травмой ноги она смогла выиграть.

Знала, что выиграет и теперь.

У всех.

Примечания

1

Ульпан – Центр изучения иврита.