Ее внутреннее эхо - Ольга Пряникова

мне что-то сказать? Он что, сбежал?

– Кать…

– Он опять меня бросил? То есть он ушел от меня? Вот так, накануне вылета?

– Я толком не знаю ничего, Никита же приехал, он хочет здесь пожить, может, Митя решил с ним остаться на первые дни..

– Он что, даже сам мне не скажет? Хватит уже прикрывать его своей юбкой! Сонь, у него вещи здесь, даже камера какая-то, ноутбук здесь. Я же все это в окно сейчас повыбрасываю.

Ничего там не было, никакой камеры. Катя надеялась, что Митя слышит этот разговор и прибежит хотя бы за вещами. Она еще с утра заметила, что ноутбука нет, но Митя часто брал его на работу.

Она стояла у камина, ковыряя металлической палочкой разваливающуюся свечу. Свеча была теплая, и горела таким уютным, неярким светом.

Катя поднесла ладонь к маленькому игрушечному огню. Боли так и не было, она ее не чувствовала, хотя ей казалось, что уже пахнет паленым мясом.

Про Соню она в тот момент забыла.

Вся эта неделя пролетела очень насыщенно у одной, и – в ожидании весны – у другой. Весна, фактически, уже началась, пока только календарная. Но запах уже шел из земли, снег почти растаял, а солнце, не прикрытое еще первой зеленью, выжимало слезы из глаз.

Соня совсем не любила весну, зато она работала. Митя, вернувшийся в лоно семьи, достал небольшое дополнительное финансирование, поэтому они снова сидели вместе, плечом к плечу, и вносили в сценарий правки, которые год назад показались бы им немыслимыми.

Соня была наполнена благодарностью, а Митя – покоем, который от нее исходил. На съемочную площадку собирались выходить через две недели, времени оставалось мало.

В тот самый день Соня прибежала домой, как обычно, работать. Митя чуть опоздал, попал под дождь, весь промок.

Ставя чайник на огонь, она уговаривала его снять майку на просушку. Он почему-то смущался, просил принести замену.

– Моя на тебе будет смешно смотреться, хочешь, платье дам? – хохотала она, плюхаясь рядом с ним на диван.

Митя молчал-молчал, а потом резко, одним движением снял свитер и футболку.

Соня резко замолчала, разглядывая увиденное. Молчали долго.

– Нет, я знала, что ты несколько … религиозен… Но не думала, что настолько, – она с трудом подбирала слова.

У Мити на шее на цепочках и шнурках висели не просто крестики и иконки весьма внушительных размеров, но даже какие-то скляночки со «святой землей» и молитвы чуть ли на ламинированных картонках.

– Можно? – она робко протянула руку.

Он кивнул.

– Вот эта – с землей с Елеонской горы.

– Митенька, но ты же не еврей, зачем тебе…

– Это личное дело, Сонь, интимное.

– Да уж, это я понять могу… Мить…

– Ммм…?

– Ты прости, вопрос идиотский, – она нелепо хихикнула, – а ты это снимаешь? Во сне, в душе или когда сексом занимаешься? И почему я на тебе ни разу этого не замечала?

– Не знаю, я давно ношу. Много лет. Может, ты просто не была со мной в душе. Или сексом не занималась?

– Это верно… Но неудобно же… сексом-то.

– Смотря, Сонь, в какой позе. Но я за удобством не гонюсь, я, например, очки тоже не снимаю.

– Это как? – оторопела она.

– Очень просто. Я тебе сейчас покажу.

Он вдруг оказался близко-близко, неловко клюнул сухими губами.

Соня чуть отшатнулось. Но любопытство взяло верх.

Их интимные отношения не изменили ничего. Они, как и раньше, были одним целым. Друзьями, любовниками, боевыми товарищами, которые готовились к тяжелой войне.

Митя часто повторял, что они должны быть готовы «к круговой обороне», опыт такой подстраховки у них уже был. А секс ничему не мешал, хотя и стал повторяться довольно часто.

Ночевать Митя почти всегда уходил к жене. Ни о каких чувствах не заговаривал, хотя именно в эти дни признался Соне, что с Машей расписался еще год назад, именно потому, что Соня его об этом просила.

– Странно, раньше ты не говорил.

– Я считал – какая разница.

– А теперь есть?

– Да, – поглаживая в сумраке ее плечо, грустно отвечал он, – теперь есть.

– И ты меня не любишь?

– Почему не люблю? – он страшно удивился, – у меня к тебе столько всего, ты не представляешь… Просто не торопи меня. Не торопи события. Все у нас будет. Это же было всегда, с самого начала. Ты просто не обращала внимания, поглощенная работой.

– Я все замечала, но думала, что мне кажется, или ты случайно… тебе же было не до меня, – ей хотелось сказать о Кате, но она понимала, что этим все испортит.

– Родная моя, милая, дорогая, мне всегда было до тебя, – он целовал ее руку, каждый пальчик, – ты не представляешь, как много ты значишь для меня. И что я готов для тебя сделать.

Все это было нереальным. Ведь совсем мало времени прошло после той трагедии. Он метался между двумя женщинами, не мог выбрать, разрывался от эмоций. Пойди, пойми этих мужчин.

– А работа? Как мы будем работать вместе?

– Как и работали. Ты увидишь, это ничему не мешает, – заверил ее Митя, и Соне сразу показалось, что он очень опытен в таком формате отношений. Что-то в его голосе заставило ее думать именно так.

В любом случае, шла работа, шла весна…

В первый же настоящий теплый день она мыла окна в своей квартире. Его даже не заметила. Зато он, стоя на тротуаре, оцепенел от ужаса – он решил, что она сейчас спрыгнет вниз. Позвонил, разумеется, Соне, к которой и шел. Она успокоила его как могла, а потом еще долго успокаивала дома, объясняя, что Катя уже давно здорова и живет собственной жизнью, а суицидов и прочих проблем больше не будет.

– Почему-то мне в это с трудом верится, – вздохнул он и пошел в душ. Долго плескался, потом, по-видимому, начал бриться.

Именно в этот проклятый момент и зашла Катя. Из душа Митя не мог слышать звонка, да Соня ее и не ждала. Открыла и ахнула.

– Ну что ты, не такая уж я и уродка, – Катя бесцеремонно вошла и стащила с себя кроссовки, – дай тапочки какие или носки, – я в лужу наступила. Можно, я у тебя побуду? Я не могу в этом доме долго находиться, такое чувство, понимаешь, словно там его труп лежит… Или ты не одна? Это что-то новенькое, рассказала бы, – Катя улыбнулась, – я на минуту, только носки сухие дай.

И растерянная Соня пошла в спальню рыться в ящиках комода. По закону этого жестокого жанра из ванной вышел Митя, не утруждая себя полотенцем, и