Ее внутреннее эхо - Ольга Пряникова

работу. Новым репатриантам помогали, опекали, может, потому, что все в недавнем прошлом в этой стране были такими же.

Вся философия основывалась на взаимопомощи, хотя и не на душевности. Поначалу душевности и не надо было, но, отучившись в ульпане[1], Катя затосковала. У всех новых приятельниц были большие семьи, Катя даже пыталась поначалу приезжать к ним на субботу, но чувствовала себя в чужом доме сиротой – то есть тем, кем, в сущности, являлась.

Сидя за столом с чужими родителями, братьями и сестрами, она каждый раз остро переживала свое одиночество и, в конце концов, общаться с подругами перестала. Научилась шить, но развернуться было негде и не на что, авантюрная ее душа требовала простора. А с простором в Израиле, как известно, хуже, чем в России. Вернулась.

И все складывалось удачно – снова шила, снова училась, заводила знакомства, занялась бальными танцами. Нашла свою нишу, всплыли старые спортивные связи, устроилась она в ателье, которое только на спортсменов и шило. Оказались у такой одежды свои неповторимые особенности, которые прочувствовать по-настоящему может только человек, знакомый со спортом изнутри. Приватизировала ателье в свое время пожилая женщина, не знавшая таких тонкостей. Дочь, получившая в наследство убыточное предприятие, была счастлива продать его хоть за какие-то деньги.

Главным же было помещение – плати они аренду, давно бы разорились, клиентов было мало. Катя сразу сообразила, что танцоры и фигуристы не ворочают сами миллионами, на пошив каждого нового костюма копят годами, на всем экономят и не всегда понимают, почему в обычном ателье не могут сшить то же самое.

Настоящих звезд было мало, костюмы меняли раз в сезон, чаще всего приходили мамы танцующих детей, шили простенькие платья, работать было неинтересно и неприбыльно. Но вовремя подвернулся чиновник, немолодой спортивный бог, поклонник Катиной красоты и одаренных рук.

Начались государственные заказы. Бизнес расширился, появился и простор, и квартира в том же доме на Пятницкой, в котором и располагалось ателье.

Последний этаж провоцировал к экспериментам, захотелось сделать камин, какие-то особенные окна с витражами – творческий человек всегда найдет применение деньгам. Оказалось, что нужна и машина – развитие бизнеса все чаще требовало новых знакомств и встреч, захотелось купить квартиру и в Тель-Авиве – Катя предполагала заработать побольше денег и вернуться жить на обетованную землю.

Теперь же, вернувшись, она опять остро чувствовала то, от чего уехала почти десять лет назад – одиночество. Только подруг с их семьями уже не было рядом. Не было рядом и Георгия – она, не задумавшись, предпочла ему Митю, с Митей же, поссорившись, не захотела снова даже разговаривать, и он с облегчением уехал, снова оставив ее одну. Оставалось только море, белоснежные песчаные пляжи и дневник, к которому она снова пристрастилась.

«Мое одиночество напоминает мне спираль – на каждом новом витке оно выглядит также, но на более высоком уровне. Здесь почти нет одиноких людей, тепло располагает к доброте, поэтому мне так особенно больно каждый вечер выходить на прогулку одной. На закате набережная наполняется влюбленными парами, и мне все труднее встречаться с каждой скамейкой – до самого порта не осталось, кажется, ни одной, на которой я не сидела бы еще недавно с М. Нет, я не жалею о нашем разрыве – я не умею делить мужчину с другой женщиной. Моя болезненная привязанность легко объяснима, надеюсь, также легко и излечима. Вот, где мне не хватает Антона с его вопросами – даже примитивный самоанализ лечит со временем раненое сердце».

Так она и бродила одна, уже не хромая, с удовольствием ощущая власть над своим телом. Дома становилось невыносимо – все напоминало о живых и теплых людях, находящихся сейчас от нее за тысячи километров. Сначала она повыкидывала Митины полотенца, подушки, чашки – все то, чем он пользовался, пока жил с ней. Потом в мусор полетели неуместные Сонькины баночки и салфеточки – они напоминали о нормальном человеческом доме, семейном уюте, о том, что на свете есть люди неравнодушные к своему быту.

Сонька звонила. Но чаще Катя писала ей письма. Она постепенно разучилась разговаривать вслух, да еще и по-русски. Знала, что они общаются с Митей, но не спрашивала, старалась забыть.

Подруга все понимала, была деликатна, обходила все острые углы в разговорах, призывала к мужеству, успокаивала и втайне радовалась, что Катя больше не говорит часами о своем возлюбленном. Считала это короткой передышкой, в окончательный разрыв не верила – уже знала хорошо их обоих.

Сама она большого внимания этому общению не уделяла – хватало и других проблем. Жизнь без спорта оказалась такой, словно внезапно после детского сада, до отказа наполненными песнями и утренниками, Соня оказалась среди взрослых людей на экзаменационной сессии какого-нибудь мехмата: другие задачи, условия и правила игры.

Найти себя не удавалось. Поначалу она всерьез надеялась на то, что Георгий не справится с управлением ателье, и доверит это ей. Она даже готовилась к этому шагу, что-то смотрела, читала, приметила недешевые курсы. Но отношения испортились – роман с Катей больно ранил его.

Гордость его никогда ни от чего раньше не страдала, он не привык, чтобы женщина вот так, не обращая на него внимания, уходила из его жизни, как из кинотеатра, в котором закончилось кино. Этот фильм ей не запомнился и не понравился, она выкинула его из головы.

Раздражение Георгия как-то отражалось и на Соне, хотя та не была виновата ни в чем. Курсы не пригодились, с деньгами была полнейшая неопределенность. Немного помогал бывший муж, можно было рассчитывать и на родителей, которые были еще в полной силе, но это была не совсем настоящая жизнь – скорее, ожидание подходящего момента.

И он наступил.

Предложение поступило из неожиданного места, но было интересным и перспективным. Митя, вдохновившись одной прекрасной бывшей гимнасткой, самостоятельно написал об этом сценарий. Он рассчитывал на помощь Кати, но она ревновала его к работе и всему, что было связано с кино, у нее не хватало терпения и времени разбирать подробно каждую сцену, поэтому помогала ему совсем другая гимнастка.

У Сони обнаружился прекрасный слог, она понимала особенности драматургии, чувствовала повороты сюжета – вообще, оказалась разумной и грамотной. Но, главное – рядом с ней Митя чувствовал себя спокойно и защищенно, как кенгуренок в сумке у мамы. От нее веяло спокойствием и уверенностью, что все его неврозы – пустяк, а роман с Катей – не драма, рушащая его жизнь пополам, – а лишь приятная прогулка, осложненная взрывным темпераментом одной стороны