Ее внутреннее эхо - Ольга Пряникова

это ее этот… Георгий. Она бросила его, – Митя робко ткнул в Соню трубкой, – он говорит, что она совершенно беспомощна и хочет, чтобы я прилетел туда!

– А почему ты мне трубку-то даешь?

– Скажи ему, что это невозможно! Он сейчас на линии, он ждет.

– А почему это невозможно? Да, алло… Привет… Какой кошмар… Сама упала?

Митя отошел к окну – он даже смотреть на эту трубку не мог. В голове не могло все это уложиться. Ему было жаль Катю, страшно за нее, ему не хотелось ее совсем потерять – да, он был ею очарован и даже немного ревновал к Георгию.

В глубине души он не мог поверить, что такая девушка влюбилась в него – заурядного неудачника, да еще и труса. Да, труса. Самым главным его чувством давно стал страх.

Он понимал, что Маша рано или поздно все узнает, и уберечься от назревающей опасности никак нельзя. Он чувствовал себя виноватым, даже стал молиться каждый день, в надежде на то, что высший разум совершит какое-то чудо. Он попробовал помолиться и сейчас, не замечая, как нервно обкусывает какой-то Сонькин цветок в горшке.

Очнулся, только увидев ее рядом – она протягивала ему трубку.

– Поговорила, все. Выключила, забирай.

– И что?

– Что… надо ехать.

– Нет!!!

– Почему?

– А работа?

– На пару дней. Заберешь ее из больницы, перевезешь домой.

– Я не хочу, что я Маше скажу?

– Ты по работе постоянно мотаешься, она даже не спрашивает – куда. Что тебе – трудно соврать?

Сонька стояла так близко, она была почти с него ростом, такая спокойная, словно ничего не произошло.

«Как она ничего не боится? Почему? Или просто не показывает?»

– Что ты трясешься, как чихуахуа на ветру? С тобой, что ли, ехать?

– Да! Сонечка, милая, не оставляй меня…

Он готов был броситься ей на шею. Но ноги подкосились, он сел на пол. Все лицо было уже мокрым от слез.

Она медленно опустилась рядом, прижала к себе этого нервного большого мальчика, что-то говорила – он не слышал слов, но интонация его успокаивала. Успокаивали и ее руки – как они гладили его лысеющую голову, плечи, лицо.

– Ну все, все… Где же салфетки… Давай, вытри нос. Господи, ну, что это такое происходит!

Вечером Георгий позвонил еще раз – узнать, купил ли «этот истероид» билеты. Так его и назвал Соне – трубку теперь брала только она.

– Ты извини за прямоту, но скажи мне, почему ты разговариваешь с его телефона?

– Я же тебя не спрашиваю, почему ты звонишь с телефона Кати, правда?

– Потому что знаешь. И я просто хочу знать. Почему ты отвечаешь на звонки? Ты весь день, получается, рядом с ним.

– Он очень расстроился из-за Кати. Понимаешь, не все между ними так просто. Митя очень впечатлителен.

– Да он просто баба! Дай его сюда, что ты его прикрываешь своей юбкой!

– Не надо, прекрати… Ты, что – ревнуешь?

– Думай, что говоришь.

– Ты тоже думай. Иногда, – сказала она примирительно.

Он и сам не мог понять, что его так разозлило. Прислушался к себе – нет, ревности не было. Митя ему не нравился с самого начала. Но сил после разговора с Сонькой не осталось – Георгий впервые за эти сутки рухнул в кровать.

Между подушками лежал ее блокнот – весь исписанный, изрисованный причудливыми воздушными замками, какими-то внеземными существами, космическими городами. Совсем без прямых линий, все такое округлое.

«Надо же, а говорят, резкие прямолинейные люди и рисуют так же. Все это брехня, вся их «психология».

Рисунки чередовались с небольшими заметками на полях.

Оказалось, что читать их гораздо интереснее, чем истеричную Катину переписку с Митей. В своем уютном дневничке она была спокойна, наполнена каким-то внутренним светом, увлечена созерцанием и постоянно удивлялась красоте вокруг.

«Как странно и нелогично, что все люди по-разному устроены. Ждешь от человека определенной реакции на событие, такой же, как у самой себя, а он – ррраз! И реагирует по-другому. Или хочет чего-то другого, непонятного. И ему не нравится что-то хорошее, а кажется прекрасным то, на что я и не посмотрела бы.

Мы все такие разные, что даже странно говорить о нас «мы». Как разные виды животных – бабочки, слоны, кенгуру и домашние собаки. Только бабочки и слоны не могут полюбить друг друга, а мы – обречены. С другой стороны, что я знаю про бабочек и слонов? Что человек может о них знать? Мы даже не понимаем их язык. Да что их язык, мы ведь часто не знаем языки друг друга».

«М. нарисовал мне мультик на страницах блокнота. Оказывается, это очень просто – рисуешь человечка на одной странице, потом на каждой последующей его немножко меняешь, по миллиметру. Если быстро пролистать блокнот, получится эффект мультика. М. говорит, я должна попробовать, раз уж я рисую. Я никогда не смогу ему объяснить, что главная моя проблема – пустой блокнот…».

«Русской нации, безусловно, нет как национальности, зато есть общий язык, культурные ценности, есть масса людей, для которых дом – это то место, где говорят по-русски, где все смотрели в детстве «Ну, погоди!», а те, кто смотрел «Телепузиков» – уже чужие».

«Я иногда думаю – что же в нем такое трогательное, что не дает мне оторвать взгляд? Кажется, он не относится к себе слишком серьезно, зато серьезно относится ко всем окружающим. Разве кто-то может этого заслуживать? Сонька говорит, за это не любят. За что я еще могу его любить? За ямочку на подбородке. За его старомодную стеснительность. За его смех. Мы с ним часто смеемся, как говорят «до упаду», у нас схожее чувство юмора – с оттенком мрачной самоиронии. Это защитная реакция на все. Единственное, что нам обоим помогает выжить, и главное, что нас сблизило. У него честный смех – это очень важно, когда человек не смеется в угоду кому-то. Это самый главный вид искренности».

О нем читать было больнее всего. Но становилось многое понятно, а понять ее Георгию было важно. Он не удивлялся ее перевоплощению – он и полюбил Катю такой, такой она была при первой их встрече – спокойной, ироничной, немножко печальной. Но уже тогда в ее жизни появился этот Митя.

«Как там Соня сказала… А, если яблоко начало гнить изнутри, то снаружи запах почувствуется не сразу»…

Иногда Катя рисовала забавные почеркушки на полях, в этом сквозило что-то пушкинское. Случались и знакомые профили – Сонин, чаще Митин. И только о нем, о Георгии не было