Ее внутреннее эхо - Ольга Пряникова

Он ждал великого откровения, которое просто обязано было спуститься свыше с этих святых небес и дать новую идею для творчества. Нужно было удивлять и потрясать публику и дальше, но все происходило как раз наоборот. Постоянная суета оставила его, он не хотел писать, не хотел ничего планировать и никуда ехать. Бродил по душным улочкам, засунув руки в карманы, загребая сандалиями пыль и цветочный сор.

Каждый такой цветок, даже сорванный и умерший, брошенный на землю и растоптанный, вызывал в нем бурю эмоций. Да что цветок – он замирал от любого вида или звука, будь то коршун, зависший над дорогой или грабли, прислоненные к каменному забору. Все вокруг вызывало в нем смутный, незнакомый раньше душевный трепет, все трогало и умиляло его до слез.

«А ведь это любовь», – с изумлением догадался он.

Как такое чувство могло впервые посетить сорокалетнего мужчину, было непонятно. Ничего похожего он не испытывал при виде жены или детей от обоих браков. Его собственный герой, его альтер эго, который прошел с ним многолетний тернистый путь и был, похоже, самым близким ему существом, теперь вызывал только отторжение.

Жена гения быстро почувствовала непонятную перемену в его голове. Дня два подкрадывалась к его телефону, не решаясь признаться себе в том, что ищет. Спорила с логикой – нет, не могло здесь быть у мужа любовницы, он был почти всегда на глазах, да и слишком слаб после болезни. Затем чутьем делового человека улучила момент и забрала мужа домой, в Москву, где водоворот жизни завертел и унес его в привычное русло. Разве что герой появился новый, точнее – героиня. Девушка. Израильтянка, разумеется.

В свою иерусалимскую клинику он, напуганный прошлым опытом, наведывался регулярно дважды в год, потом успокоился, приезжал все реже.

В этот приезд жена осталась в Москве, с детьми, они плохо переносили жару, Альберт и сам был бы рад не ехать, хотя бы отложить на осень. Но в начале сентября он должен был присутствовать на книжном фестивале, а потом начинались съемки его собственной авторской программы, до нового года не вырваться.

Его всегда много снимали, кроме банальной писательской популярности, он был очень, как говорят телевизионщики, «форматным» – высоким, очень спортивным, с ярким контрастным лицом. Седина только добавила ему привлекательности, подчеркнув пышную волнистую гриву.

Красивого мужчину возраст не портит, если он следит за собой. И Альберт следил, как мог – тренажеры, бег, массаж, бассейн. Жена помогала и поощряла, готовила ему отдельно, выжимала соки, взвешивала крупы на весах. Прислуга к пище Альберта не допускалась, даже продукты хранились на отдельной полке.

Разумеется, без жены он немножко расклеился, тем более – такая жара. Он часто без нее путешествовал, читал лекции, встречался с публикой, выступал на книжных ярмарках по всему миру. Культурный центр русской общины и сейчас предложил ему такую встречу в Иерусалиме, но он сомневался, выдержит ли физически. Своих читателей он искренне любил, старался угодить, но никогда бы в этом не признался даже самому себе.

Выученный образ автоматически предъявлялся всем посторонним людям, особенно журналистам. Эта маска была органична, привлекательна и шла ему, как женщине удачная прическа. Глупо и незачем было что-то менять, тем более, на шестом десятке. Нигде, кроме Израиля, он и подумать о таком не мог. Но здесь, может, от жары, мысли были глубокие и необычные.

С самого утра он, в попытке уединиться от шумной жениной родни, залез на крышу гаража с метлой – убирать цветочный сор, что хорошо было бы сделать еще в апреле.

Сосновая хвоя спрессовалась с бугенвиллиями, ветками, листьями и какими-то особенно красивыми и пахучими цветками, размером с ладонь. Ветки деревьев низко нависали, приходилось постоянно отдыхать. Улица, звенящая от зноя, была пуста. По сути, это был пригород, в этот час все жители отдыхали, а безумная молодежь сидела на пляже довольно далеко отсюда.

В конце улицы появилась маленькая фигурка. Постепенно приближаясь, она обретала черты девочки – подростка, очень похожую на дочь Альберта от первого брака Ляльку. Только Лялька была старше и выше, она только что поступила в университет и, как говорила мать, сошла с катушек. Альберт беспокоился, звонил в Москву бывшей жене, самой Ляльке, собирался приехать к ним сразу, как приземлится в Домодедово.

Странное видение Ляльки здесь, в Тель-Авиве, он мог объяснить только зноем, звенящим в его голове. Но девочка подошла довольно близко, сняла темные очки, и он удивился точеному личику и огромным глазам. Даже подумал про себя, насколько же отличаются местные еврейки от евреек русских.

«Наверняка какая-то восточная кровь, сефарды или что-то подобное. Может, из Марокко». Но девочка была одета, как все современные подростки – шорты, кроссовки, какая-то маечка. Ручки-ножки палочками, на голове узел волос, прокопченный загар.

Она подошла близко и остановилась, изучая его.

– Чего тебе? – Спросил он на иврите.

– Шалом, – ответила девочка неожиданно низким и взрослым голосом.

Нацепила очки и вернулась на дорогу.

Альберт вздохнул и продолжил соскребать спрессованный сор с крыши.

«Идет и думает – какие же чокнутые эти русские. Нас ведь, русских, все равно тут за версту видно. А, может, узнала? Нет, чушь, как она могла узнать, этот ребенок явно никогда не читал книг, тем более, русских».

А снизу Катя удивлялась обратному кадру – огромному роскошному дядьке, судя по всему, кибуцнику, хотя он больше был похож на араба, нанявшегося подправлять крышу богатому соседу. В грязных шортах, с какой-то палкой, кудри прилипли к мокрой шее…

«Может, бедуин… Такой грубый, заросший, совершенный дикарь. Все закономерно, они выросли на своей примитивной культуре, большинство и читать-то не умеет».

Соотечественников и земляков они друг в друге не заподозрили.

В этой другой реальности Катя смотрелась органично, как Маугли в джунглях. Опытный взгляд мог бы отличить эту скованную диковинную птичку от развинченных в движениях уроженцев Святой Земли, но Альберт опытным не был.

Все вокруг плавилось от жары, сознание немножко менялось, все вокруг становилось цветным и медленным, в сравнении с московским бытом. Ему не было никакого дела до местной, вероятно, соседской, девочки, он больше думал о клинике, в которой уже дважды был, сдавал анализы, а теперь нужно ехать в третий раз, чтобы узнать – все ли в порядке.

Сколько раз ездил – всегда волновался. Казалось, болезнь однажды вернется, поэтому он пристально вглядывался в невозмутимое лицо лечащего врача. Тот был спокоен абсолютно всегда. Но за его маской сегодня не пряталось желание успокоить пациента – причин для волнения не было никаких. Все было в порядке и