Соседи (СИ) - Коруд

коробочкам его смех, все до одного выражения лица и оттенки речи. Иногда в мамино отсутствие она курит на балконе — не потому, что нравится, а потому что клубы дыма и запах дарят мнимое успокоение, обманывая наивный мозг и принося ощущение, что он по-прежнему где-то здесь.

Она летит в пропасть. А окружающие помогают.

Не получается испытывать благодарность. Не выходит оправдать и простить. Что бы он, словами Ани, в голову свою ни втемяшил, какими бы ни были его аргументы, его видение их отношений, каковы бы ни были причины… Он не дал ей возможности, права голоса, решил всё один. И оставил. Понимание, что не её одну, а всех, кто так или иначе был ему близок, утешением служит слабым, а если совсем уж честно, то никаким. Ну почему? Она тринадцать лет впотьмах пыталась нащупать объяснения. Искала ответ, которого нет. Глухое молчание — не ответ. «Это ошибка» — не ответ. «Тебе нельзя со мной связываться, я умею лишь гробить», — тоже, лишь тусклый намёк на то, в каком направлении отпустить бродить свои мысли. А деталями он вновь предпочёл её не нагружать. Зачем? И так сойдёт. Она сдалась и больше не пытается дотянуться до правды.

Но колотит всё так же, рикошетит от всех стенок, по-прежнему нестерпимо больно и порой хочется всё прекратить. Не может она разлюбить по чьей-то или собственной прихоти, по щелчку пальцев, и сердце продолжает денно и нощно ныть. Осознание, что у них мог быть этот шанс, но он похоронен, потому что в момент, когда у него случилось что-то страшное, её не оказалось рядом, продолжает пилить душу и кости ржавой пилой. А понимание, что через свою агонию он предпочел проходить в одиночку, добивает. Не поверил и не доверился. Захлопнулся.

Могли ли у них быть хоть какие-то шансы, если он — вот такой? «Такой». И ответ, проступая на поверхность, отдает в грудине чудовищной резью. Невозможно вдохнуть.

Ну почему? Не хочет она принимать очевидное. Ведь они говорят, что он строил планы на жизнь вдвоём. Аня говорит, что изменения заметили все, считает, что на тот шаг его толкнуло нечто совершенно ужасное, а сегодняшним разговором подтверждает, что дела у него хреново до сих пор. Миша говорит о фото на заставке. Баб Нюра… Ей Уля звонила несколько раз справиться о здоровье, о Егоре не спрашивала, но та сама раз от раза считала долгом доложить, что пока он не объявлялся. Поведала как-то, что к ней в последнее время повадились курьеры с продуктами, что дважды звонили из клиники, чтобы сообщить, что у неё новые предоплаченные записи к врачам. Что достала из почтового ящика письмо. Там буквально пара строк: мол, всё в порядке, пришлось переехать, скоро навестит. Но то лишь буквы, а сам он как в воду канул. Баб Нюра принимает к сердцу близко, и это хорошо слышно в дрожащем, готовым сорваться в слёзы голосе.

Так глупо хранить в сердце крупицу надежды, плутая впотьмах в поисках правды. Так наивно продолжать верить в призрачный шанс. И какой же мазохизм — добровольно продолжать мучительную пытку над собой.

Она просто хочет его видеть. Растеряла всю свою гордость и не заметила.

***

Протискиваясь к гримёрке сквозь уплотняющуюся гомонящую толпу, Егор по старой привычке цеплялся взглядом за мелькающие перед глазами лица и не находил среди них тех, кого привык видеть на фестивалях и выступлениях своей бывшей группы. Возможно, выйти на перекур в четвёртый раз за час идеей было дурацкой, однако же в компании чужих людей, на время вынужденно ставших ему коллегами, он чувствовал себя чертовски неуютно. Пепельно-серый день, ничем не отличавшийся от бессчётного количества оставленных позади, обещал и закончиться так же невнятно. А то и вовсе паршиво. Как ещё он может кончиться, если за несколько минут до выхода внутри не наблюдалось ни малейшего движения? Ни желания взорвать зал к чертям, учинив на сцене натуральный разъёб, ни пьянящего чувства триумфа, ни фанфар, ни торжества, ни даже хотя бы простого предвкушения грядущего момента — ни-че-го. В его клетках поселилась и обжилась прозрачная пустота. Расползшись по телу метастазами, лишила способности отзываться на внешние раздражители. Да и вокруг тоже всё по-прежнему, пусть декорации сменились: скорбную тишину холодной квартиры он поменял на репбазу, где минувшие двенадцать суток дневал и ночевал, а теперь вот… Теперь вот на это. Пока не помогало: он до сих пор загривком ощущал направленные на себя тонкие недружелюбные вибрации окружающего мира. Тут уж что хата, что база, что клуб — всё одно.

«Мамихлапинатапайю» в «Тоннах» выступать не доводилось. И, честное слово, находись Егор в ресурсе, прежде чем сунуться на данную площадку с инструментом, нарыл бы всю доступную информацию о её плюсах и недостатках, акустике маленького зала, техническом оснащении и прочей лабудени — в общем, обо всём том, что неплохо бы понимать любому уважающему свой труд музыканту. До каждого причастного и мимо проходящего докопался бы. Но Егор давно себя потерял. А потому ничуть не удивился, обнаружив внутри глубокое равнодушие к тому, в каких условиях предстоит отыграть полуторачасовой концерт. Саундчек прошёл фактически без накладок, звуковик попался более или менее адекватный — и на том спасибо. За неполные две недели без сна и еды умудрился кое-как выучить программу и сыграться с давшими ему приют — и молодец. Договорились с группой, что в случае чего будет импровизировать, ребята выразили готовность подстроиться, фронтмен отнёсся с пониманием — и хорошо. Теперь всё-таки не налажать бы в процессе — и бинго. Можно с чистой совестью забыться до завтра. А там на новый круг, зубрить чужие песни до вскрывшихся мозолей. До тех пор, пока музыка не обернётся надсадным воем. День за днём, ночь за ночью. Он спасал их, они — его, вот тебе и весь смысл. Галимый и смешной, он всё же появился.

Пока с поставленной себе задачей не сдохнуть тупо Кому-то назло Егор с грехом пополам справлялся.

— Эй, Рыжий!

«Блядь! Какого хера?!»

С трудом заставив атрофировавшиеся лицевые мышцы сложиться в должную отображать удивление гримасу, Егор нехотя повернулся на звук голоса, который узнает из тысячи.

— Ты чего тут забыл?

М-м-м… Да… Выражение рожи, может, и получилось более или менее «живым», но кого он пытался обмануть? И зачем? Тон, которым был задан вопрос, радушием не отличался. Впрочем, пусть уж хоть какой тон, любые щи, лишь бы не смахивать сейчас на зомби, которым себя ощущал.

— Девочку свою выгуливаю. В бар отошла,