Соседи (СИ) - Коруд

Научил человеческое сердце любить, болеть, мучиться совестью и виной, сомневаться и ненавидеть. Поставил перед маленькими и краеугольными выборами, что приходится делать ежесекундно. Вложил программы созидания и самоуничтожения. Некто беспрестанно испытывает своё творение на прочность. Кто человек такой против Него, если порой бессилен против себя? Никто. Ничтожество.

Вскинул подбородок и бесцельно заскользил взглядом по первым рядам. У каждой группы есть своя фан-база. Эти люди приходят на выступления пораньше, пишут комментарии поддержки в соцсетях, создают клубы и выражают благодарность через собственное творчество. Они стоят в первых рядах, чтобы лучше видеть. Их не пугает давка, жажда и духота, они смотрят полными обожания и восхищения глазами, их однажды начинаешь узнавать в толпе, они становятся твоими добрыми знакомыми, пусть ты и не знаешь имен. За годы существования у «Мамихлапинатапая» образовалась масса поклонников, и каждый раз, обнаружив в толпе знакомую счастливую физиономию, он невольно улыбался. Общался взглядами и еле заметными жестами, давая понять, что видит. А здесь и сейчас Егор не мог найти никого. Разве что Стрижа, оказавшегося в это время в этом месте, судя по всему, по чужой прихоти. Тощая шатенка рядом с ним явно была хорошо знакома с творчеством группы: на это намекало одухотворенное выражение лица и шевеление губ. Сам же Стрижов не подавал никаких признаков интереса к тому, что слышал. Не соврал, значит: «выгуливает».

Пальцы перебирали струны, а безучастный взгляд бежал дальше, глубже. Осознанно или нет, но Егор искал «своих». И по-прежнему не находил. Никого. Море рук колыхалось, кто-то поднял телефоны с включенными фонариками, кто-то снимал, а кто-то пил у бара спиной к сцене. В дальней части погруженного в полумрак зала разглядеть людей оказалось труднее, и тиски тоски усилили хват. Ещё четыре такта — и композиция закончится. Ещё пять песен — и одно чужеродное пространство сменится другим: он вырвется отсюда и пролетит полгорода до «дома» по опустевшим дорогам. Забудется.

Вдруг — лицо. Где-то там, далеко, в темноте. Мягкий свет софита подчеркнул и тут же укрыл её от застывшего взгляда. Вновь выхватил и вновь спрятал, и руки, повиснув безвольными плетями, преждевременно оставили гитару. Дальше — без звуков, чувств и ощущений, в размывшемся, поплывшем пространстве. Подача тока прекратилась. Дальше — затяжное падение в мглистую бездну без парашюта за спиной. Прямо на пики скал.

«Ты подстриглась…»

—..ор, …видение увидел? Эй?!

Обрывки лишённых смысла фраз не оседали в мозгу, а глаза по-прежнему не видели вокруг ничего и никого. Моргни — и она исчезнет, развеявшись миражом. Стояла там, в разреженной безличной толпе. Не существовало толпы. Голоса вновь стихли, зал погрузился в тишину, и люди начали вертеть шеями и оборачиваться назад, пытаясь высмотреть интересное. А она стояла.

И не пыталась стереть с блестевших щек воду.

Ульяна…

То ли прошептал, то ли прокричал, то ли имя душа орала, а он онемел. Она не шевелилась, и только в огромных озерах, потроша внутренности и обращая пеплом, отражалось горе, забранное у каждого, живущего в этом мире. Сердце дёрнулось и застыло: остановилось, отказываясь проходить пытку воспоминаниями о тех днях. Тело дёрнулось вперёд и застыло: мозг подал упредительный сигнал, что он срывает выступление. Связки дёрнулись и застыли: горло стянуло, забило комом, через который не мог пробиться голос. Жгло грудину, трахею, нос, глаза, пустую голову, твердь земная разверзлась. Под её взглядом он сошёл прямо в ад.

«Прости…»

— Уля…

Вышел невнятный хрип, что, слетев с губ, тут же утонул в поднявшемся гвалте недоумённо взирающих на него зрителей.

«Не отрекаются…»

Во взгляде прочитал, по губам, на измождённом лице. Сердцем почувствовал. Мгновение — и там, где только что видел её, образовалась пустота. Она растворилась. Дымом. Исчезла. Ошалев от ощущения тупой безысходности, не видя ничего сквозь мутную взвесь перед собой, туго осознавая, что не имеет права бросить группу прямо посреди концерта, Егор продолжал пялиться в точку, где только-только… Только-только…

— …пелла, друзья, — выдохнул Юра в микрофон.

Стоял, сотнями гвоздей к полу приколоченный. Он же сейчас из гитары ни ноты не вытащит. Не вдохнёт и не выдохнет. Не ощущал тела, пальцев, нутро в клочья разлетелось, глаза и голову застило марево. Что он должен исполнять? Какую «Пеллу»? Странные пятна… Это лица. Что он тут делает? Почему?

На плечи легли чьи-то руки.

— Егор, а капелла{?}[пение без инструментального сопровождения], — разворачивая его к себе и пристально вглядываясь в глаза, тихо повторил фронтмен.

И гитара полетела с плеча, а ноги сорвали с места.

Не чувствуя себя. Не соображая совсем ничего. Сквозь стены плеч, сквозь растерянно расступающихся людей, на выход, по лестнице, к гардеробной, к ресторану, туалетам, на улицу, к метро. Грудью в турникеты, чёрт бы подрал их! Откуда у него билет?! Назад через хаотичный поток тел. На площадь, на красный, под колёса, в каждую попавшуюся на глаза дверь. Как обезумевший метался по улицам и закоулкам, отказываясь принимать, что не найдет. Не найдет… Может быть, это лишь галлюцинация, плод воображения воспалённого мозга, «белый тоннель» агонизирующего сердца. Может, она мирно спит в своей постели, и свет в её окне не горит. Может, это он спит и бредит, прямо сейчас проживая свой самый жуткий кошмар из всех.

Нет. Этот кошмар происходит наяву.

Стоило один раз увидеть, и крепящиеся на единственной спичке внутренние своды перестали держать крышу, и рухнули с жутким грохотом, и увлекли за собой, погребая под завалами многотонных плит, из-под которых уже не выбраться. Он не сошёл с ума. Она стояла там. Стояла! Она там была! Родная и навсегда недосягаемая. Потерявшаяся и потерянная навечно. Отрезанная пропастью, которую создал он и которую она приняла.

Сердце не желало униматься, продолжая безумную пляску на могиле похороненных им отношений. Голова твердила, что нужно возвращаться в клуб и довести дело до конца, но тело доводам не подчинялось. Взгляд по-прежнему блуждал, цепляясь за хмурые, сосредоточенные, стёртые лица. Пешеходы под зонтиками бежали к метро, налетали на него, ворчали, а то и крыли матом, обходили справа или слева по проезжей части, а на голую кожу падала холодная вода. А может, уже и снег. Незнамо сколько стоял на улице в футболке, вглядываясь в промозглую осеннюю темноту.

«Назад…»

Как вернулся и отыграл, не очень помнит: по наитию какому-то, налажав где только мог. Пьяный разодравшими эмоциями вдребадан. Живой! Лучше помнит, как после в гримерке с Юрой до сорванных глоток друг на друга орали. Егор кричал, что в их интересах как можно скорее найти нормального лида, на которого можно