Соседи (СИ) - Коруд

положиться и который не запорет им гастроли. А Юрец — что их лида окружают адекватные люди, которые в состоянии понять. Что все тут нормальные и чувствуют. Что завтра будет новый день и всё вернётся на круги своя.

Нет. Не вернётся и не будет.

Еще, помнит, в кофр запаркованной у входа «Ямахи» полез, и пальцы нащупали бумагу, а спустя мгновение в руках оказалась фотография. Отсыревшая и измятая. С рожками. Уля явно приложила усилия, запихивая её под клапан крышки. И ведь успела. Всё сообщила молча.

А больше толком не помнит ничего. Нёсся куда-то, игнорируя ПДД и автомобильные гудки и выжимая газ. Не понял как, но вылетел на полупустой МКАД{?}[Московская кольцевая автодорога, разрешенная скорость — 100 км/ч], и задницы фур стали казаться привлекательной конечной целью. Влететь бы под такую на скорости и закончить «земную жизнь», «пройдя до половины»{?}[Данте Алигьери, «Божественная комедия». Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины. Каков он был, о, как произнесу, тот дикий лес, дремучий и грозящий, чей давний ужас в памяти несу! Так горек он, что смерть едва ль не слаще]. Ему пророчили ад. Это ад. Как назло, сцепление шин с дочиста вымытым дождем асфальтом чьей-то волей продолжало сохраняться, навыки аквапланирования применялись бездумно, и что-то в нём пусть еле слышно, но противилось тому, чтобы поддать ещё немного и резко вывернуть руль. Птица под футболкой жгла кожу, напоминая, зачем он здесь.

Ближе к трём добрался до квартиры и тут же напился, умерщвляя пятидесятиградусным виски сознание и нутряк. Мёрз на балконе, голыми ступнями на ледяном кафеле, высаживая сигареты одну за одной и флегматично размышляя о том, что если не «Ямаха» или воспаление легких, то онкология или цирроз прикончат точно. Часа два изучал падающий потолок. На рассвете в безысходном отчаянии вышвырнул из окна полупустую бутылку. А следом метроном. Спустя еще час подумал, что херово вышло с бутылкой — еще дети найдут и порежутся. Спустился и кое-как умудрился в предрассветных потемках её отыскать. Пальцы кровили, но ничего не чувствовали, атрофировалось обоняние. Пока собирал осколки, утопил в грязной луже выпавший из кармана телефон. Достал. Рабочий.

Кто-то продолжал измываться, ночь напролет объясняя, что судьба ему ещё немного пожить и ещё чуть-чуть подержать связь с этим миром. Что его время до сих пор не пришло.

Как вернуть хоть какие-то смыслы?

…

Если верить дате и времени на экране телефона, в девять двадцать три утра 30 октября Егор сдался. Мозг подал сигнал к отключению режима сопротивления. Ему нужно позвонить. Давно уже.

Трубку брать не спешили, и внутри, ожив, зашевелились щупальца беспокойства. Но наконец гудки сменились тишиной, уши уловили шорох, а затем родное:

— Алё. Алё!

Сто лет не слышал. И какое же, чёрт возьми, сейчас испытал облегчение. Но пока челюсти упрямо сжимались: вдруг запоздало понял, что не в состоянии сымитировать ни радость, ни довольство, ни равновесие, ни даже относительное спокойствие — ничего. Стоит открыть рот — и она всё поймет. Угадает мелодию с двух нот.

— Кто это? Говорите! Егор, это ты там?

— Баб Нюр, да… я. Здравствуйте. Как вы? Здоровье как? Проснулись?

На том конце ахнули, ойкнули и запричитали, а сердце, слушая дорогой ему трескучий голос, закололо и болезненно сжалось, словно в стальном кулаке стиснутое. Отмахнувшись от вопросов о собственном состоянии, она стала спрашивать сама, перемежая вопросы тихими всхлипами. А он ощущал себя конченым мудаком, обрекшим бабушку на волнения и одиночество пустой квартиры. «Да как же ты?..». «Да что же ты натворил?..». «Что ты делаешь со своей жизнью?..». «Ты бы её видел!». «Объясни мне, кто тебя надоумил?..». «Ты же совсем другого хотел…».

Пытался было перебить, переключить тему, но она и слушать ничего не желала, сквозь слезы требуя не заговаривать ей зубы и отвечать. Банальная логика подсказывала, от кого именно баб Нюра узнала о произошедшем, выдерживать тихий плач оказалось выше оставшихся сил. Такой он не слышал её никогда. И слова, снося барьеры, прорвались на волю.

— Не м… Не могу, баб Нюр… Вы же знаете меня. Видите же, что я всю жизнь всё вокруг рушу. Не умею создавать… Не хочу, чтобы… — озвучить невозможно. Но продолжать держать в себе — всё равно что, сидя на электрическом стуле, собственной рукой поливать темечко тоненькой струйкой воды. — Не хотел усугублять. Всё ведь повторилось бы. …Лучше уж сразу, меньше…

«Меньше боли ей…»

— Да кто же тебе такую ересь внушил?! — в сердцах воскликнула баб Нюра, а прямо перед глазами стояло горестное выражение её лица.

«Какая разница?..»

— Баб Нюр… Это не ересь. Это правда.

— Егор, ведь кто-то тебе сказал! — сквозь всхлипы продолжала стоять на своём она. — Не обманывай меня, я чувствую, не ты это… Не ты.

«Кто же еще?..»

— Я, — обессиленно констатировал он. — Я и сам не слепой. Просто… встряхнули немного.

На том конце вновь охнули, выдохнули и запричитали. Зачем он всё это ей говорил? Знал же, что разволнуется, что расстроится, что давление. Но не мог больше оставаться с этим один на один. Не выдерживал. И нуждался в плече. В том единственном хрупком плече, что пока у него оставалось.

Зря он… Не нужно было.

— Кто, Егор? Кто встряхнул?! Опять она? Мать её? Мальчик мой, пожалуйста, только не молчи!

Не молчать? Как? Язык отнялся. Не поворачивался обвинять в принятых решениях кого-то ещё. В висках пульсировало, мозг больше не сопротивлялся, сердце, грозясь в противном случае разорваться, умоляло продолжать разговор. А губы вновь слиплись.

— Господи спаси, я так и знала! — верно истолковав его безмолвие, забормотала баб Нюра. — Одного раза ей мало оказалось, ведьме полоумной! Что ещё она тебе наплела?!

А сказать как? Как заставить себя произнести вслух разящую насмерть правду о себе же?

Наверное, если очень захочешь спастись, окажешься способен наступить на горло своей же песне. Отрежешь попавшую в жернова руку, чтобы не затянуло и не перемололо целиком. Вгонишь меж стиснутых зубов домкрат и разомкнешь челюсти, дав черноте выход, чтобы она не переварила тебя изнутри. Будет адски больно, будешь хрипеть и харкать кровью, но ты себя принудишь. Если действительно хочешь жить.

Не так уж и давно он через это уже проходил.

— Ничего нового. Всё это я и сам знаю. …Что я у неё отбираю единственную дочь. Что встаю между ними и из-за меня их семья рушится, — «И это так». — …Подвожу её к краю пропасти и обрекаю. Что наиграюсь за неделю и через колено