Соседи (СИ) - Коруд

так всколыхнулось вдруг, оставалось лишь гадать, но спрятанную глубоко и прорвавшуюся наружу обиду, а может даже боль, уши уловили безошибочно.

— Хочешь, ко мне пойдем? — участливо поинтересовалась баб Нюра. — Прохладно…

Ульяна покачала головой. Непогода ничто по сравнению с мертвенным холодом, что погрузил душу в состояние летаргического оцепенения. Этот холод так и не оставил со дня возвращения с Камчатки, и температура воздуха с тех пор не имела для Ули значения.

— Ну, как знаешь, — баб Нюра согласно кивнула головой. — Подышать тоже полезно, каждый день себя выгоняю…

— Правильно, — отозвалась Ульяна меланхолично. В присутствии этой женщины становилось словно чуть спокойнее, и мысли о том, как она выглядит в её глазах, затихли, попрятавшись по тёмным углам. Уля чувствовала окутывающее её ласковое тепло. Хотелось придвинуться ближе, положить голову на плечо, как всегда любила класть на мягкое плечо собственной бабушки, и сидеть не двигаясь. Смотреть вдаль и ни о чем не думать.

Не думать не выходило. Рой сбивчивых мыслей продолжал гудеть в готовой лопнуть голове, мешаясь в кашу. Теперь к ним добавились новые: баб Нюра хотела о чём-то рассказать… Рот уже открылся, чтобы спросить о причинах для волнений, но бабушка её опередила.

— Не даёт тебе покоя твой вопрос. Вижу — он на лбу у тебя до сих пор написан, — негромко констатировала баб Нюра. Не забыла, значит, тот их короткий разговор на лавочке. — И догадываюсь, что он тебе на него так и не ответил. Так ведь?

Уля заторможено кивнула, чувствуя, как потихоньку начинает неметь тело. Вот, значит, о чём, точнее, о ком баб Нюра говорить собралась. Там важное что-то… Нечто такое, что бабушка, по её же словам, больше не могла держать в себе. Что?..

— Такой уж он у нас с тобой упрямый, Ульяша, — сокрушённо вздохнула собеседница. — Если что решил, то всё, не переубедишь. Это упрямство когда-то выжить ему помогло… Против моего вмешательства всегда был… — хмурясь, покачала она головой. — Для него ведь на свете ничего важнее семьи нет, запрещал мне на эту тему говорить. А оно вот ведь как получилось… Чужую ношу Егор мой на себя взял. Тяжёлую, дочка… За что люди с людьми так поступают? Неужто мы звери какие?.. Чем от них отличаемся?

Чувствовалось, как непросто давалась баб Нюре каждая произнесённая фраза, в каких муках рождались слетавшие с губ слова. Беспокойно заёрзав на месте, старушка поспешно достала из кармана пуховика видавший жизнь платочек и промокнула глаза. А Уля ощущала, как мышцы обращаются комьями ваты. Мозг медленно осмыслял поток речи, в какой-то момент показавшийся ей хаотичным и совершенно бессвязным. Только-только сказанное с превеликим трудом оседало в голове, и вместе с заторможенным осознанием крепло чувство, будто прямо сейчас ей в руку вложили самый кончик нити запутанного клубка.

Закостеневшие извилины запускаться отказывались наотрез.

«Чем мы отличаемся от зверей?..»

— Я ведь этого мальчика и историю его семьи досконально знаю, с мамой его столько бесед по душам у меня состоялось — не счесть, — теребя в подрагивающих пальцах посеревший от времени тканевый прямоугольник, продолжила баба Нюра. — Так что позволь мне сначала кое-что тебе объяснить.

Интонации дребезжащего голоса заставили невольно внутренне подобраться. Нет, они звучали вовсе не угрожающе, не предупреждающе. Горестно. И Улю вдруг обуял животный страх. Шкурой чувствовала — её давно разрушенный мир вот-вот рассыплется в пыль, что подхватят и унесут порывы ветра. А новый на его месте не родится. Баба Нюра знает. Знает. У неё есть ответ на вопрос, который мучает Ульяну больше чем полжизни. И цепляясь слухом за надтреснутый голос, а взглядом — за ходуном ходящие руки, Уля теряла уверенность, что сможет справиться с правдой.

— Уж не знаю я, чем наш разговор для тебя обернётся, но нет сил моих больше молчать, — задребезжала баб Нюра, считывая Улины мысли с лица. — Я тринадцать лет молчу, потому что Егор был категорически против. Но если смертушка моя обгонит справедливость на повороте, я упокоиться с миром не смогу. Буду в гробу своем с боку на бок переворачиваться, пока косточки не истлеют. Я всю жизнь радела за справедливость, и он меня когда-нибудь простит, — мотнув головой, всхлипнула она в платок. — Разве ж можно такое допускать? Как же я позволила такое допустить? Второй раз!

— Что вы такое говорите, баб Нюр? — ужаснулась Ульяна. Мысли путались, осознать, к чему она клонит, решительно не получалось, но кровь леденило понимание: ведь однажды эта старушка и впрямь отправится на тот свет, и тогда Егор останется совершенно один. Лишится последнего близкого человека. — Какая ещё смертушка? Вы о чём?

— Так сколько мне лет, милая! Я её не боюсь, — баб Нюра вскинула подбородок, и глаза блеснули решимостью. — Вообще ничего не боюсь, только мук совести на смертном одре… Когда уже поздно будет… Так вот, Ульяша, я должна рассказать тебе кое-что о человеке, которого выбрала ты и который выбрал тебя. Ведь жизнь иных не щадит. А Егор наш — самое наглядное тому подтверждение. Сказал он тебе, где детство своё провел? В каких местах?

Уля с усилием протолкнула в горло застрявший там ком. Нет смысла беречь от баб Нюры чужую тайну: только что она сказала, что знает о Егоре всё. И подтверждает это утверждение своими же вопросами. Продравшись через барьеры, с губ слетело хриплое и безжизненное:

— В детдоме…

— Значит, сказал всё-таки… Ну, слава Богу! Большое дело! Молодец, — искренне обрадовалась баб Нюра. Она будто облегчение испытала, чего не скажешь об Ульяне. Поработивший сознание ужас мешал дышать, внутренности стянуло, и душа сжалась от страха перед правдой, которую эта бабушка готовилась озвучить. Уле казалось, что она перестала ощущать тело, обернувшись теперь клубком оголённых нервов. — Да, дочка, Егорушка Вале с Артёмом не родной сын. Родных матери и отца мой мальчик не помнит — отказались от него вскоре после рождения. Представь, беспомощного младенца на улице оставили. Ночью! Укутанного, запелёнатого, чтоб не уполз. Ему же и года не было, если тощему досье верить! — всплеснула баб Нюра руками. Голос её звенел горечью. — Там в строчке о возрасте попадания в учреждение написано: «Данные о дате рождения отсутствуют. Общее развитие ребёнка — по нормам девяти месяцев, рост и вес — по нормам шести месяцев». Отмечены показания дедушки, который его в дом малютки принёс. Дедушка рассказал, что под утро дело было, разбудил его детский рёв. Выскочил на плач из дома, доковылял до автобусной остановки, а там коробка… По Валиным словам передаю тебе. Информации о родителях у государства нашего нет, — отчаянно мотая головой,