Соседи (СИ) - Коруд

погляжу, из сада вы всегда последние шли.

Сквозь наплывший густой туман обнимающей коленки Уле показалось, что голос баб Нюры вновь замёрз, и в гудящей голове мелькнула странная мысль: уж нет ли у бабушки с мамой каких личных счетов? Но внутренняя боль тут же прогнала прочь посторонние мысли. Душа с истинным мазохизмом продолжала напряженно внимать каждому слову. Каждая прозвучавшая фраза становилась ключом. Один за другим они нанизывались на пустое кольцо, образуя увесистую связку, и ведь какой-то наверняка подошел бы к заржавевшему от времени замку. Вот только… Только смысла теперь в переборе нет — её лишили доступа к замочной скважине. Ну почему? Почему баб Нюра не рассказала ей обо всём раньше?

Нутро обгладывал страх, голова, казалось, не соображала совсем ничего. Каждое слово, проходя пулей в сердце, выходило в висок. Уля не понимала, как пережить день сегодняшний и какой теперь в этом смысл? Она не способна ничего сделать, не знает, куда бежать, не видит пути — впереди непроглядная темнота. Душа не выдерживала, умоляла пощадить, наконец, но губы упрямо сжимались: желание его понять, найти свои ответы требовало от неё выслушать баб Нюру до конца, что бы ни ждало впереди.

— И начал Егор с тобой возиться, заботиться, почувствовал, что полезен может быть. Никому он столько внимания не уделял, как тебе. Время шло, парень окончательно ожил, пообвыкся. Дома у них наконец установились тёплые, доверительные отношения. Тебя всем сердцем полюбил. Мы с Валюшей глядели и нарадоваться не могли. Но, Ульяша… Посмотри на меня, девочка моя…

«Посмотреть? Зачем?..»

И без того измученную душу вспорол липкий ужас. Что баб Нюра собирается сказать? Осознавая всю тщетность попыток стереть с лица слезы, что продолжали набегать на глаза, как волны на берег, Уля кое-как отлепилась от коленок, разогнулась и повернула голову. Щёки баб Нюры блестели водой, кисти мелко тряслись, и зажатый в пальцах платочек в них превратился в бесформенный влажный комок. Но она всё же смогла взять себя в руки: трескучий голос зазвучал вновь.

— Попробуй понять, пусть и сложно это тебе оказаться может. Настолько глубокие раны остаются с людьми на всю жизнь, — горестно покачала она головой. — Валечка с Артёмом — святые люди, всегда буду это повторять! Очень многое они отдали для того, чтобы Егор ужился в этом мире, и он пытался платить им тем же. Старался лишний раз не расстроить, с криминалом не связывался, про мат до поры до времени забыл, учился хорошо, гордились они им. Разве вот школу свою музыкальную бросил спустя три года: времени не хватало ему на учебу, школу и работу.

Уля испуганно следила за тем, как ходуном ходят испещрённые морщинами кисти. Ведь не дай Бог сейчас что случится, она и помочь не успеет.

— Баб Нюр, может, достаточно? У вас же давление… — растерянно пролепетала Ульяна. — Давайте я вас домой провожу?

Старушка протестующе вскинула руки.

— Нет, Ульяша, не нужно. В порядке я, а ты должна всё знать. Так что позволь мне договорить. Не бывает чудес, нельзя прошлое стереть, — со скорбью признала она. — Внешне Егор — парень как парень, детдомовского никто не заподозрит, а внутри-то у него по-прежнему дыра. Никуда ему от неё не деться. А их смерть старые поджившие раны разбередила. Егорушка мой потерянный. Это прошлое его с ним делает. Детки, которые прошли через детский дом, они же как?.. Их бросили, и эта боль остаётся с ними на всю жизнь. Ведь пойми… Ежели родители от крови своей отказываются, дети ощущают себя преданными. Душа детская ноет, а голова понимает: ты никто, никому ты не нужен, и любить тебя не за что. Не возникнет в них уже доверие, не смогут они почувствовать, что их в этом мире принимают. Ребенок научится существовать, но внутри себя будет жить с чувством одиночества и отверженности, в убеждении, что бракованный и потому не достоин тепла, которое в этом мире остальным достается. Будет людей отшвыривать. Так уж защитный механизм устроен: на опережение срабатывает, запрещает привязываться. Чтобы потом не болело, когда…

Раздался глубокий вздох, и баб Нюра отвернулась, пытаясь спрятать от взгляда проступившие на лице эмоции. Хрупкие плечи сотрясались, она мотала головой, терзала себя сейчас, заставляя говорить. А Ульяна ощущала, как из-под неё уплывает лавочка. Не существовало больше опоры.

— Он ведь чувствует себя везде виноватым, — продолжила бабушка, кое-как взяв себя в руки. — И за это тоже прошлому его «спасибо». У деточек таких ведь внутри… Их оставили, и где-то в глубине души они ощущают вину, думая, что это, значит, в них что-то не так. Что стали обузой своим родителям, раз те решили от них избавиться. Не верят они, что могут быть для кого-то значимыми, что способны создать крепкую семью, где будут царить доверие и любовь. Боятся привязываться. Каково им, Ульяша, ты подумай? Испытывать чувство вины за то, что «не такие», за то, что от них отказались? Всю жизнь искать себя в этом мире? Всё задавать себе один и тот же вопрос: «Почему?». Кому-то Бог дал, а кого-то решил через испытания провести. Кто-то рос, укутанный в тепло и заботу, а кто-то — в безразличии казённых стен. Кому-то широкая дорога, выстланная светом, а кому-то ведь и тёмная извилистая тропка. И он идёт по ней с поднятой головой. Деточка! Нет у меня, упаси Господи, никакого намерения заставить тебя вину чувствовать! — реагируя на прорвавшиеся наружу рыдания, испуганно всплеснула руками баб Нюра. — Это правильно, когда растёт ребёнок при семье, только так и должно быть! Но ведь вот видишь, как бывает… Иначе… Ты чистое, светлое дитя, нет у тебя камня за пазухой. Ты умеешь не держать зла и прощать. Я верю, что и понять ты всё способна. Иначе не тратила бы сейчас твоё время, не морозила бы тебя тут. Не истязала бы.

Не истязала бы.

Прошлое одного человека дотянулось до душ неравнодушных и взяло в клешни сердца. История одной судьбы с особой изощренностью пытала шестерых. Того, кому досталась. Двоих истерзанных на этой лавке. Двоих, которых больше нет в живых. Еще одной не пришлось испить горькую чашу всей правды, и она продолжает мучиться неведением. Неведение тоже способно измучить, уж Ульяне ли теперь не знать? А что случилось бы с Аней, услышь она тот его монолог? Сиди она сейчас на Улином месте?

— Моему мальчику судьба чёрная досталась, и прошлое его пока его не оставило. Были бы Валечка с Артёмом живы, может, иначе сейчас всё бы у него было…