Соседи (СИ) - Коруд

и от души надуть в оставленную без присмотра обувь. Только в её обувь! Цель кот раз от раза выбирал безошибочно, Ульянина оставалась нетронутой. Честное слово, духу бы этого паршивца уже здесь не было, если бы не Уля. Дочка, услышав угрозы выселить Коржика из дома, заявила, что если такое однажды случится, она перестанет считать, что у неё есть мать.

Наблюдая за вздыбленным загривком забившегося в угол и недовольно сверкающего оттуда зенками Коржа, Надежда невольно думала о собственной маме. О том, как бы отреагировала родительница, услышь она всю правду. Что бы сказала она, узнав, на что дважды пошла её дочь ради счастья собственного чада. Прогремевшее громом среди ясного неба утверждение, что Надя стала копией своего отца, не шло из головы, вызывая яростное внутреннее отторжение и терзая душу. Своего отца Надежда действительно презирала — за тиранию, крайне несдержанный характер и бесчисленные измены, которые мать упрямо отказывалась видеть. За умелую игру на маминых чувствах, слабостях и страхах, на желании во что бы то ни стало сохранить семью. За то, что бессовестно пользовался её к нему слепой любовью. Презирала настолько, что вычеркнула из жизни и памяти, как только вырвалась из его стальных объятий. Клялась себе, что никогда не станет такой, как он. И вот теперь мама их сравнивает… А в голове набатом звучат слова белобрысой прошмандовки о том, что свою дочь Надя давит каблуком, что совсем её не знает. В ушах отдаётся Улино молчание, ставшее красноречивым ответом на заданный в лоб после встречи с Юлей вопрос. И только Витя дал понять, что пусть Надиных опасений и не разделяет, но беспокойство её понимает. Было ли это сказано лишь для того, чтобы замолить перед ней свои грехи, или он действительно оказался способен почувствовать её боль, осталось вопросом. Но после разговора с ним стало малость легче. На фоне творящегося в её семье апокалипсиса они даже умудрились примириться. Он предложил ей плечо, в котором она так нуждалась, и билеты на балет в Большой{?}[Большой театр] на завтра.

От которых пришлось отказаться. Какие балеты, когда Уля продолжает угасать буквально на глазах? Вчера к Надиному огромному облегчению заявила, что едет в центр «погулять», а вернулась в ночь — с мокрым опухшим лицом, растрёпанная и задраенная на семь замков. Восьмой повесила на дверь в свою комнату. Час рыдала в подушку, не откликаясь на стук и уговоры открыть. Увещевания и призывы перестать убиваться вновь ни к чему ни привели. А сегодня с утра всё продолжилось. Время наедине с Ульяной рождало в Надежде отчётливое ощущение горения в пламени ада.

Что делать, как помочь, не знала. Улины истерики оставляли душу в состоянии раздрая: внутри пышно разрасталось чувство вины за содеянное, а в голове крепло убеждение, что, пойдя на разговор с Егором, уберегла дочь от непоправимого. Ведь всё так! Что случилось бы с Улей, поиграйся сосед в «любовь» чуть дольше? С крыши бы сошла! Не стало бы Улечки…

От мыслей о том, к чему его баловство могло привести без её вмешательства, в душу колючая проволока вонзалась, мозг переставал соображать хоть как-нибудь, и давление взлетало в космос. Сколько раз за этот месяц Надежда молилась — не счесть. Сколько раз отказалась от мысли о вызове скорой, боясь, что её упекут в больницу, и Ульяна на неопределенный срок останется дома совсем одна — с десяток. Пару дней назад даже к психологу предложила ей обратиться, а в ответ встретила лишь укоризненный взгляд. И как только у родной матери повернулся язык сравнить её этим деспотом?! С отцом!

Нонсенс!

А в лицо одни лишь попрёки летят. Они же не понимают ничего… Никто! Не видят ужаса, который происходит.

Всё-таки попросит Зою оформить ей больничный и будет рядом с дочерью. Будет, потому что Улино состояние с каждым днем пугает всё сильнее. Будет, пусть Ульяна и оградилась, и показывает всячески, что пока мать необъятного масштаба её трагедии не разумеет, доступ к сердцу закрыт. Пусть избегает. Избегает, да. Как ни больно, а признать этот факт придётся. Вот и сейчас — ушла во двор «проветрить голову», несмотря на то, что погода к прогулкам не располагает абсолютно. С тех пор, между прочим, целых полтора часа минуло, а эта упрямица всё не возвращается. Ведь, небось, всю задницу там уже себе отморозила, но, видимо, перспектива заболеть не пугает её так, как мамины «нотации».

Боже, где же её маленькая, покладистая, ласковая девочка? Оперился её птенчик. Дети взрослеют так быстро. Глазом не успеваешь моргнуть — и вот они уже большие. И считают, что теперь вправе огрызаться, смотреть волком, хлопать дверью прямо перед носом и запираться на все замки. Не желают прислушиваться к опыту. А для чего ещё нужны родители, если не для того, чтобы своим отпрыскам его передавать? Нет, они вырастают и думают, что отныне умеют сами. Перестают ценить. Съезжают и забывают.

Невесёлые мысли вновь оккупировали отяжелевшую голову, как вдруг…

Душераздирающий плач навзрыд прорвал бетонные стены, закупоренные стеклопакеты, решетку грудной клетки и податливое сердце. Забыв про давление и раскалывающийся череп, Надежда подскочила с дивана и опрометью бросилась в Улину комнату, к выходящему на подъезд, покрытому мелкими каплями осеннего дождя окну.

Да, это была она — её дочь. Согнулась пополам на лавочке рядом с какой-то столетней старушкой, что поглаживала её по спине. Близоруко прищурившись, Надежда попыталась разглядеть лицо незнакомки, однако пуховый платок и поднятый ворот куртки мешали прийти хоть к каким-то выводам. Взгляд вцепился в Улины сотрясающиеся плечи и несуразный розовый пуховик её неожиданной спутницы, старческую руку на дочкиных лопатках. Всё, что слышали уши — перемалывающие внутренности неудержимые безутешные рыдания. Всё, о чем успела подумать голова:

«Что эта старая карга ей наплела?!»

Это уже слишком! Наспех одевшись, влетев в первое попавшееся под руки пальто, в единственные спасённые от посягательств кота сапоги, Надежда кинулась за порог в непоколебимой уверенности, что необходимо немедля забрать Ульяну домой. Волоком потащит! Через «не хочу»! Это ж надо! Это ведь похоже на самый настоящий нервный срыв! Это же сейчас нужно скорую вызвать, чтобы сделали хоть что-нибудь, что-нибудь вкололи! Это же… Плач стоял в ушах, пока Надя трясущимися руками запирала дверь, неслась с лестничных пролетов вниз, пока распахивала тяжёлую железную дверь подъезда.

— Ульяна! Что стряслось?!

Ответом стала резко наступившая тишина. Дочь, которую от неконтролируемых рыданий только что буквально наизнанку выворачивало, замерла вдруг и затихла. Но не разогнулась, лишь спина напряглась пуще