Соседи (СИ) - Коруд

Но видишь как? Бог их к себе прибрал. Так рано… Ничего ты тут не попишешь, девочка моя, только любовь, терпение и годы близости помочь могут. Знаю я его очень давно и вижу, как это с ним работает. Работает ведь, Ульяша. Только время нужно. И понимание… Без него никуда, — голос дал твёрдости. И уши наконец уловили в нём нотки надежды, которой до этого момента совсем не ощущалось. — Сколько знаю, всё стараюсь показать, как много он для меня значит. Думаешь, сама я не могу до аптеки дойти? — усмехнулась баб Нюра. — За картошкой с тележкой сходить не смогу? Могу, Ульяша, дает пока Господь силы. Но он обо мне заботится и, надеюсь, чувствует свою нужность. Видит смысл. И с тобой также раньше было. И с семьей его.

— Мы с Егорушкой друг друга спасаем от одиночества, — пробормотала баб Нюра, терзая платок. — Он меня, а я его. У меня ведь кроме него совсем никого нет. Мой сын и внуки давно обо мне забыли. Раз в месяц звонят, проверяют, поди, не померла ли ещё. А Егор остался. Он ведь мне как сын родной, Ульяша. Знаешь, сколько на мои нужды тратит? Порой кажется, дом загородный на них можно было бы давно купить. А взамен ничего не хочет взять, ни копеечки. Рогом своим упёрся и ни в какую… От дарственной уже в третий раз отказывается, не надо оно ему. Вот такой он у меня. И у тебя.

Расстроено поджав губы, баб Нюра в отчаянии махнула рукой в пустоту. А Уля, чувствуя, как её сотрясает и выворачивает, обессиленно прикрыла глаза. Вода из них лилась водопадами, воздуха не хватало, себя она не ощущала, теряла связи с реальностью. Не знала, сколько ещё у баб Нюры оставалось за пазухой, не знала, сможет ли уйти отсюда на своих ногах. В голове вертелось собственное недоуменное: «Егорушка? Вот он? За какие такие заслуги?». И баб Нюрино: «Смотреть надо вглубь, а не по верхам. В приближении всё не то, чем кажется издалека». Вспоминала, как летом рванула с этой лавки домой, не пожелав баб Нюру выслушать. Наверное, то, что происходит сейчас — расплата за собственную слепоту и трусость. За молчание… Не сказала ему… За собственничество и восприятие его присутствия в своей жизни как данного.

Невыносимо.

— А я, знаешь, дарственную все равно написала! — вдруг восклицанием резанула воздух бабушка. — И справочку от врача приложила, что головой здорова. Моя это воля. Говорит: «На благотворительность передайте», так пусть сам и передаст. Сердце моё так велит поступить. Болит оно у меня за него.

Невыносимо.

— Так вот, Ульяша, об одиночестве-то… — баб Нюра в очередной раз утёрла слезы. Пронзительный взгляд блестящих серых глаз остановился на Ульяне и больше уже не отпустил. — Я вот думаю, он в тебе тогда почувствовал такую же одинокую душу. Ты весь всё одна да одна, родители на работе допоздна. Всё одна и та же девочка рядом с тобой всю жизнь, а ежели кто ещё появлялся, так вскорости исчезали. Всё со скамеечки своей я видела. Почему так, Ульяша, не задумывалась ты? — склонила голову к плечу старушка, внимательно вглядываясь в свою собеседницу.

Парализовавший тело мороз проник в каждую косточку и позвонок. В каждую клеточку. Уля знала почему. Потому что её новые друзья не нравились маме. У мамы находился добрый десяток веских аргументов против дружбы с любым из тех, кого она приводила домой. Вот и Егор ей, как показало время, не нравится… Грудь всколыхнулась, набирая спасительную дозу воздуха, и замерла, поплыло перед глазами.

— А раньше ведь знаешь, как было? — продолжила между тем баб Нюра. — Не было в этом доме ни одного по-настоящему одинокого, потому что Егор помогал, чем мог. Кому кран починить, кому за продуктами сходить, кому что надо, то и делал. Весь подъезд твой его знал. Потому что он как никто понимал, что это такое. А после смерти родителей — как отрезало, пара человек осталась. Закрылся вновь и ожесточился, все успевшие завязаться отношения оборвал. Какая страшная трагедия для души, с которой с самого её прихода в мир так жестоко обошлась жизнь…

Невыносимо!

Кажется, только что Уля потеряла остатки себя. Обезумела. Внутри завихрилось и завьюжило, она плохо видела, плохо слышала и совсем ничего не соображала. Услышанное от бабы Нюры уничтожило в ней всё живое и добралось до уже неживого. Страшное предположение о том, кому она должна сказать «спасибо» за ни с того ни с сего оборвавшееся тринадцать лет назад общение, вызывало жестокий приступ удушья и подкатившей тошноты. Голова, сердце и душа хором отказывались верить. Потому что поверить в это невозможно. Мама никогда не трогала её друзей: все разговоры всегда вела непосредственно с самой Ульяной. Это в Улину голову последовательно и осторожно вкладывали мысли о том, что на роль друга тот или иной кандидат не подходит. Но ведь пока с Черновыми не случилось трагедии, пока Егор не пустился во все тяжкие, ни слова плохого мама о нём не сказала. Вздыхала только горестно иногда, но молчала. Утешала, объясняла про жизнь…

Или говорила?..

Уля в ужасе осознавала, что не помнит… Она не помнит… Какое-то недовольство из матери порой прорывалось, но… А может… Может, маме действительно просто было удобно, чтобы дочь под приглядом находилась? А потом, когда подросла, когда необходимость в сопровождении отпала, тогда…

Господи Боже… Нет. Как такое может быть?.. Не может такого быть…

— А ты у него одна, Ульяша. Ты, да я, да мы с тобой, — продолжая вглядываться в душу пронизывающим взглядом, негромко произнесла баб Нюра. — Никого больше нет и не надо. Ты для него всегда много значила и значишь. Он тебя любит, потому так и повёл себя — и тогда, и сейчас. Думает о себе он плохо, добрых людей за это благодарить нужно. Считает, что разрушит твою жизнь, что с ним у тебя впереди тьма. До сих пор не понимает, за что его любить, своих достоинств в упор не замечает. А в то, что людям одну лишь боль умеет причинять, что от него одни проблемы, что дьявол во плоти — это он всегда поверит в охотку. Всё детство вдалбливали, как тут не поверить? И продолжают… Вспарывают раны. Ироды.

Слабый подбородок затрясся, глаза вновь заблестели, морщинки вокруг глаз наполнились водой, и баб Нюра замолкла ненадолго, но взгляд не отвела.

— Это твой ответ, Ульяша.

Точно, обезумела. С ума сошла. Справиться со сдетонировавшей и обратившей внутренности в кровавое