Соседи (СИ) - Коруд

поехали! Сечёшь? А она на его траектории очутилась! Долбоёб!

— Я тоже видел! — стоял на своём молодой. — Оттормаживался, говорю. Иначе мотик бы вон до той остановки пропахал. И она бы одним испугом не отделалась, точно бы задело. Слыхал, как у этого «корыта» тормоза визжали? Думал, ща на тротуар вылетит. Прямо на людей.

— Это ж сколько могло быть жертв… — всплеснула руками какая-то пожилая женщина.

— Во-во!

— Егор!!!

Каждый исступлённый Улин крик становился миной, на которой, подрываясь, взлетало на воздух материнское сердце. Каждый разрывался угодившей в душу гранатой. Осознание оседало в голове преступно медленно — просто не желал мозг понимать. Неужели нет больше человека? Неужели — всё? Вот так, в тридцать лет?.. Не может этого быть.

Нетрезвый рассудок сообщал в ответ, что быть может абсолютно всё.

Над налитой чугуном головой раздался прерывистый всхлип:

— Жизнь девчонке спас, а сам на тот свет… И её так жалко… Такие молодые оба…

«Спас… Мою девочку… Егор…»

Всё внутри Нади отказывалось признавать, что к страшной трагедии она причастна напрямую. И, несмотря на категорический внутренний протест, волей-неволей признавало. Понимание приходило мучительно, продираясь через отчаянные вопли несогласия. Это ведь с правдой о сотворённом матерью Уля не справилась, впав в состояние невменяемости, в один момент лишившись слуха, зрения, разума и способности реагировать. Это Улин тугой ступор вынудил его… Подобная ситуация вряд ли сложилась бы, не вмешайся Надежда так грубо в их отношения. Не разведи их принудительно и не лги потом в глаза дочери. Не предай её чувства… Одно потянуло за собой другое, наросло снежным комом, и…

Мучительное чувство вины, поднявшись из глубин, обхватило горло мерзкими холодными лапами и начало с кровожадным упоением душить.

А Егор… Глядя в упор на вершину айсберга, она не узрела всей его массы под толщей воды. В уверенности, что знает как облупленного, не захотела заглянуть глубже, не разглядела…

— Да что вы за нелюди такие? Хоро́ните раньше времени! — не выдержав, всхлипнула за спиной какая-то женщина. — Говорят же, что пульс слышен… Господи, скорей бы скорая! Да где же они?!

— Не знаю, чё там слышно. Парень — труп, — с мрачной решимостью возразил мужчина. — Всё. Мотик как покорёжило, видала? В утиль. Жесть, конечно. Жить бы и жить человеку… На вид и тридцатки нет.

— Егор!!! Пожалуйста!!!

Неудержимые, душераздирающие рыдания дочери разорвались над улицей, всем районом, всей Москвой, став выведшим из состояния сопора ледяным душем.

— Пустите меня! — в отчаянии всем телом дернулась Надежда, стряхивая с себя ладони, что придерживали её за плечи. — Пустите к дочке!

— Женщина, послу…

— Нет, это вы послушайте! — закричала она во всю мощь, на какую нашла в себе сил. — Там моя дочь! Это её… Её… — «Господи!» — Я знаю этого мальчика! Пустите немедленно!

— Да отпусти ты, — угрюмо буркнул кто-то, — пусть идёт…

В следующее мгновение пара мужских рук подхватила под локти и помогла подняться с земли. Глаза вперились в картину, что открылась ей, стоило смениться ракурсу, и Надя ощутила, как вновь теряет только-только начавшую устанавливаться связь со своей новой беспросветной реальностью.

Обзор частично загораживали спины повысыпавших на проезжую часть людей. Автомобилисты аккуратно огибали место аварии, притормаживая, чтобы поглазеть на происшествие. В центре перекрёстка по диагонали развернуло древнюю иномарку. За людскими фигурами мало что удавалось рассмотреть, но внушительная вмятина на попадавшем в поле зрения крыле говорила сама за себя… А ещё, кажется, бампер болтался буквально на соплях. Сам же водитель заперся внутри: к этой мысли приводила толпа разъяренных матерящихся мужчин, что обступила машину со всех сторон. Они там собирались чинить самосуд…

Чуть ближе к пешеходному переходу, на котором Надя видела Ульяну за мгновения до провала во тьму, валялся мотоцикл. Переднее колесо развороченной «Ямахи» смотрело ввысь, а от задней части толком не осталось ничего — задняя напоминала искорёженный кусок металла, крошево из пластика и железа в луже какой-то выделяющейся тоном даже на фоне мокрого асфальта жидкости. Что это? Бензин?.. Или… кровь?.. Мятая серебристая выхлопная труба, отлетев, сиротливо поблескивала у тротуара. Дорогу усеивали осколки и обломки, а чуть поодаль валялось нечто похожее на чёрный шар. Прищурившись, Надя осознала: шлем. Егор то ли не успел вернуть его на голову перед тем, как… как рвануть наперерез, то ли защита слетела уже во время столкновения.

Еле удержалась на ногах-нитках. С каждой секундой становилось дурнее и дурнее. Трясущаяся ладонь дотянулась до рта и его зажала, глаза жмурились, отказываясь видеть и верить увиденному. Голову мотало из стороны в сторону в упрямом отрицании, а мозг не желал принимать.

Но самое страшное… Самое страшное находилось от неё буквально в десятке метров, на встречной, и ей не разглядеть. Происходящее у зебры не позволяла увидеть толпа людей, плотным кольцом обступившая её дочь и того, над кем она безудержно рыдала.

Пространство вновь тонуло в молоке. Где-то далеко визжали сирены, изображения слоились и расходились, вокруг раздавались голоса — много голосов на все лады — и все их глушил безутешный плач…

Тело дёрнулось вперед. Неосознанно потянулась в карман пальто дрожащая рука. Нащупала телефон… Глаза пытались рассмотреть наплывающие друг на друга имена, пальцы тыкались в строчки фактически наощупь, уши слушали долгие гудки. Снова и снова.

— Аллё… Зоечка… — и рыдания, прорвав дамбу, хлынули наружу. — Слава Богу! Зоечка… У нас огромное несчастье… Тут мальчик… Зоечка… Моей Улечки мальчик… Зоя, он… Скорые уже едут. …Не знаю… Зоечка, я ничего не знаю, там куча людей… Там авария… Он её… Он Улечку мою заслонил, а сам… Не знаю! Одни говорят, что всё. Другие — что есть пульс… Зоечка, милая, сделай что-нибудь! Я тебя умоляю! Что-нибудь! Контакты, может, какие-то у тебя… Связи наверняка… Пусть к тебе везут… Позвони кому-нибудь! Умоляю… Егор! Чернов! Отчество?.. Артёмович. Тридцать… Наша улица… Это у нас случилось, здесь! Зоя, прошу! Что-нибудь!

На что надеяться? Налитая раскалённым свинцом голова понимала, что даже главврачи столичных больниц не всесильны. Но не обратиться в этот жуткий час к своей дорогой Зое, не предпринять хоть что-то? Как? Истошные крики дочери не прекращались, казалось, ни на секунду, выворачивали наизнанку, и, высвободившись из поддерживающих её под локти рук, Надя сделала шаг на проезжую часть. Кое-как заставляя себя волочить ноги, вслепую следуя на голос, медленно сокращала расстояние.

Она не хотела… Не хотела, чтобы всё обернулось так. Всё, чего она желала — уберечь. И только! Она пыталась спасти!

Три жертвы. Выстланная благими намерениями дорога закончилась на этом перекрёстке. Она… Виновата… В уже хоженую воду в тот вечер её завёл сам