Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

у меня осталось сил, как жесток, неартистичен мой стих, как коротко дыхание» (7 февраля 1964 года)…[2491] Однако стихи, составившие сборник «Второй перевал» (1963), и журнальные публикации, среди которых, безусловно, выделяется разошедшаяся на цитаты баллада «Пестель, поэт и Анна» (Москва. 1966. № 5), это уже стихи, по пастернаковской формуле, «артиста в силе», и артиста признанного.

Жизнь шла ровно: пирушки, но, впрочем, и ответственные разговоры с многочисленными друзьями, недолгосрочные романы, в том числе с «рыжей принцессой» С. Аллилуевой, дочерью Сталина, поездки в Грузию и Прибалтику, со временем в ближнее зарубежье и работа, работа, еще раз работа.

Всегда вроде бы тяготевший к сибаритству, больше всего на свете, кажется, мечтавший «лечь на диван и прислушаться к тому, что происходит в тебе»[2492], С. на самом деле был, что называется, трудоголиком: помимо лирики, поэм, драматургических опытов, прозы, это еще стихи и стихотворные пьесы для детей, труды по стиховедению, сложившиеся в «Книгу о русской рифме» (1973, 1982), а к разросшемуся списку переводов поэзии «ближних стран» прибавились «Двенадцатая ночь» Шекспира, трагедия Альфьери «Саул», «Пьяный корабль» Рембо (впервые, кстати сказать, им переведенный в октябре 1941-го), испанские романсеро, стихи Лорки, иное многое.

Общественная активность в круг его приоритетов не входила. От присутствия на избиении Б. Пастернака в Доме кино 30 октября 1958 года С. уклонился[2493]. Вел только с В. Звягинцевой и М. Петровых семинар молодых переводчиков. Но и речи не могло идти о том, чтобы участвовать в пленумах, декадах, иных казенных мероприятиях, как, впрочем, и в протестных акциях. За границу свои стихи С. не отдавал сознательно, еще 9 ноября 1960 года сделав в дневнике многозначительную запись:

Вознесенский сказал мне, что английский журналист Маршак опубликовал в Лондоне мои стихи. Какова мораль западного журналиста! Они не понимают, что мы не желаем ссориться с родиной. Все, что нам не нравится, — внутреннее дело. И никому не дозволено в это вмешиваться![2494]

Можно, конечно, допустить, что эти фразы появились в дневнике для всевидящего глаза непрошеных контролеров. Но и к коллективным письмам по инстанциям С. относился скептически, видел в них «всего лишь скромный список „фронды“», «наивный и несерьезный метод распространения взглядов»[2495]. Хотя скепсис скепсисом, а честь дороже, так что ходатайство о помиловании А. Синявского и Ю. Даниэля он весной 1966 года все-таки подписал — и в наказание «из-за пристрастия к эпистолярному жанру»[2496] в Прагу для получения премии «За выдающиеся переводы чешской поэзии и пропаганду чешской культуры» его не пустили, хотя в следующем 1967 году все-таки пустили. В 1968-м С. подписал письма в защиту А. Гинзбурга и Ю. Галанскова — и уже подготовленные к печати «Дни» отбросили на 1970-й, а набор первого маленького однотомника «Равноденствие» рассыпали, и он в другом составе и с другой вступительной статьей появился только в 1972 году.

Да и дальше — С. открыто встречался с А. Сахаровым, дружил с А. Якобсоном и семьей Копелевых, переписывался с Л. Чуковской, был своим в кругу правозащитников. И они — как, простите эту аналогию, декабристы от Пушкина — ждали от него не участия в опасных акциях, а стихов, слава Богу, не убывавших: книги «Волна и камень» (1974), «Весть» (1978), «Залив» (1981), «Времена: Книга поэм» (1983), «Голоса за холмами» (Таллин, 1985), «Горсть» (1989), «Беатриче» (Таллин, 1989), первое большое «Избранное» в 1980-м, двухтомник в 1989 году.

Жизнь, свернув за очередной перевал, после 1976 года разделилась на Москву и Пярну — подле бледного моря, куда так влекло россиян. Так что и давняя мечта С., нашедшего душевный покой в браке с Г. Медведевой, вроде бы сбылась: «Я, в сущности, рожден, чтобы сидеть во главе большого стола с веселой хозяйкой, множеством детей и добрых друзей»[2497]. Однако и на старости лет называть его «олимпийцем», сравнивать, предположим, с Гёте было бы в высшей степени рискованно. Злоба дня, исподволь пропитывавшая стих, оседала в наполненных тревожными размышлениями письмах, «Поденных записях» и «Памятных записках», передавалась всем, кому посчастливилось разговаривать с поэтом в эти годы.

Он и умер за сценой — в Таллинском драматическом театре через несколько минут после своего выступления на вечере, посвященном 100-летию Б. Пастернака. И покоится в далекой теперь от нас Эстонии на Лесном кладбище Пярну.

Соч.: Стихотворения. СПб.: Академический проект, 2006 (Новая Библиотека поэта); Поэмы. М.: Время, 2005; Счастье ремесла. М.: Время, 2009, 2010, 2013, 2020; Над балаганом небо: Поэзия и театр. М.: Текст, 2015; Конь о шести ногах: Стихи и пьесы для детей. М.: Октопус, 2008; Памятные записки. М.: Международные отношения, 1995; То же. М.: Время, 2014; То же. М.: ПрозаиК, 2020; Книга о русской рифме. М.: Время, 2005; В кругу себя. М.; Вильнюс: Весть-ВИМО, 1993; То же. М.: ПрозаиК, 2010, 2020; Поденные записи: В 2 т. М.: Время, 2002; Ранний Самойлов. М.: Время, 2020; Самойлов Д. — Чуковская Л. Переписка: 1971–1990. М.: Новое лит. обозрение, 2004; Абызов Ю. — Самойлов Д. Переписка. Таллинн, 2009; Мемуары. Переписка. Эссе. М.: Время, 2020.

Лит.: Баевский В. Давид Самойлов: Поэт и его поколение. М.: Сов. писатель, 1987; Самойловские чтения: В 6 вып. Таллинн, 2001–2021; Давыдов А. 49 дней с родными душами. М.: Время, 2005; Кононова Н. Художественный мир Давида Самойлова. Рига, 2009; Давид Самойлов в Пярну: Дневник Виктора Перелыгина. Таллинн: Авенариус, 2020; Немзер А. «Мне выпало счастье быть русским поэтом…»: Пять стихотворений Давида Самойлова. М.: Время, 2020.

Сапгир Генрих Вениаминович (1928–1999)[2498]

Сколько-нибудь регулярного образования этот родившийся на Алтае сын сапожника и белошвейки[2499] не получил. Его университетами явились раннее бессистемное чтение[2500], студия Евгения Кропивницкого при районном Доме пионеров и прогулки с Учителем по окрестностям дальнего предместья столицы[2501]. Отсюда он в 1948-м был призван в армейский стройбат на секретном объекте Свердловск-4 и сюда же в 1952-м вернулся, став вместе с О. Рабиным, И. Холиным и Л. Кропивницким одним из зачинателей так называемой «Лианозовской школы».

Кроме установки на искренность в передаче авторских переживаний, никакого стилевого единства ни у поэтов, ни у художников этой школы не предусматривалось, но и вражды между, предположим, «барачным» аскетизмом И. Холина и яркой «барочной» игрой С. в слова не было тоже. Торжествовал принцип мирного и, более того, взаимообогащающего сосуществования различных эстетик, что и привлекало в Лианозово единомышленников, старших мастеров, а со временем и зарубежных дипломатов, журналистов и коллекционеров.

Надо сказать, что открытые миру лианозовцы и сами охотно вступали в контакт, отчего иной раз случалась даже практическая польза. Вот С., «крайний, — по его самоаттестации, — индивидуалист»[2502]. Однако,