Соседи (СИ) - Коруд

голое тело по-перво́й создавал обманчивое ощущение исходящей от певицы уверенности и силы, а затем вдруг проступала девичья хрупкость. Что ещё интересного в этом образе из его детства? Мелированный блонд, тёмные корни, объемные кудри, завитая челка — другими словами, модная прическа восьмидесятых, многие такие носили. Очерченные яркой помадой губы и серо-коричневые тени, выбеливающая кожу пудра и огромные черно-зеленые серьги в ушах. Во времена были. К счастью, за минувшие десятилетия стандарты красоты претерпели значительные изменения. На момент выхода пластинки немке Сандре Крету стукнуло двадцать три года. Она тогда была младше Ульяны, но макияж прибавлял лет пять, а то и все десять. И зачем?

Да какая, с другой стороны, разница? Её знали, любили, ставили. Под неё танцевали. И его родители не стали исключением, записавшись в ряды больших поклонников. Сейчас Сандра звучит малость «олдово», но вообще у хорошей музыки возраста быть не может. Слушаешь и отказываешься верить, что записи почти сорок лет.

Упав на диван, Егор глубоко вдохнул и прикрыл глаза. Отдающий еле уловимой хрипотцой голос и лёгкая летящая музыка окутали, проникли в клетки, пустили по коже мурашки и погрузили в уютный кокон ностальгии по былому. Такое естественное и привычное для него желание разобрать композиции на атомы, такты, инструменты и вокальные приёмы отпустило за какие-то мгновения, и остались лишь трое: мать и отец посреди комнаты и он — мальчик на диване.

Он любил за ними наблюдать: забирался на диван с ногами и сидел, не шевелясь и не моргая, глядя на них во все широко распахнутые глаза. Это чтобы как можно больше света и добра успело проникнуть в маленькую тёмную душу. Он хотел быть как они. Он лечился, ощущая сердцем ласковое касание витающей в воздухе и пропитывающей всё вокруг любви. Ловя на сетчатку каждое их движение, каждое объятие и каждую подаренную друг другу или ему улыбку. Записывая на подкорке мозга мамин негромкий, но такой искренний смех. Отцовскую бережность к ней.

Они учили его радоваться любой мелочи, тому, что есть. С благодарностью принимать от жизни то, на что она расщедрилась. И словно бы научили.

Закрывая глаза, Егор видел их здесь. И открывая, как будто тоже видел. Слышал доносящийся из кухни весёлый мамин голос, смотрел на сидящего в кресле с книгой у самого лица или открывающего дверь клиенту отца. Снова глядел на маму, вертящуюся на балконе с тазом свежевыстиранного белья. И опять на отца — над раковиной, с ножом в одной руке и очищенным клубнем картофеля в другой. А вот три головы, склонённые над пачкой только-только принесённых из фотоателье фотографий. В ноздри проникал запах массажного масла и стирального порошка. Запечённой в духовке курочки и горячих пирожков. Газетной бумаги. Лопатки ощущали крепкие мамины объятия.

— Сына, сходи за Улей. Сегодня к чаю её любимая шарлотка.

Их больше нет, но они навсегда здесь. Там, в самой глубине, незримые для остальных, они остались навечно.

Живее всех живых.

.. Из поверхностной дрёмы бесцеремонно вырвал настойчивый звонок в дверь. Не успел разлепить ресницы, а уже удивился: это раньше в такое время жизнь в его квартире лишь начиналась, а сейчас… Сейчас Егор не ждал вообще никого. Скатившись с дивана, перевернул замолкшую пластинку и пошлёпал открывать — мало ли кого по старой памяти попутным ветром занесло.

«Ба-а-а-лин…»

Сонливость как рукой сняло.

— Добрый вечер, Егор. Сегодня годовщина, а я совсем одна и… И, в общем, я тут подумала, что…

Вот уж кого он почему-то совсем не ждал увидеть на пороге. С бутылкой виски в опущенной руке в коридоре нерешительно переминалась с ноги на ногу тёть Надя. Или же его попросту глючило спросонья, но вроде нет. Вид мать Ульяны имела утомлённый и потускневший. А в издающем жалобный скрип мозгу мелькнула причудливая самим фактом возникновения мысль, что отправить восвояси потенциальную родню будет совсем не комильфо.

— Я тебя разбудила, — наскоро оценивая помятый вид, констатировала она бесцветно. — Извини. Заходила пораньше, но никто не открыл. Можно?

Егор нехотя посторонился, мысленно воздавая себе хвалу за наведённый утром порядок.

— Конечно, тёть Надь, проходите.

И впрямь: чуть переступила порог, цепкий взгляд заскользил по поверхностям, а тонкие нарисованные брови — по лбу. Все выше и выше. Тёть Надя не бывала здесь лет пять точно, а то, может, и дольше. Легко представить, что именно она ожидала увидеть в давно ставшей холостяцкой норе. Но это был как раз тот случай, когда ожидания и реальность вряд ли совпали. Ульяна на заре лета рассматривала интерьер ровно с тем же озадаченным, с каждой секундой всё явственнее вытягивающимся лицом.

— У вас там раньше книжный шкаф стоял, — указала теть Надя подбородком в сторону настежь распахнутой большой комнаты.

— Угу, — подтвердил Егор. — Переехал в библиотеку.

— Но там же… — переведя на него потерянный взгляд, начала она было, однако на полуслове осеклась.

«То ли устала, то ли чувствует себя неважно, то ли что…»

— Да, «наше всё»: Пушкин и Толстой, — с невозмутимым видом подсказал Егор. — «Было». — Пусть и другие ознакомятся. Чай будете?

— Егор… Кто ж чаем-то поминает? У меня тут… — тёть Надя в некотором смущении подняла бутыль повыше. Видимо, на случай, если он сразу не разглядел. — Любимый виски твоего отца… Кажется.

Да, есть такое, любимым был. Jack Daniels № 7 — один из самых популярных сортов виски, уж в России-то точно. Продаётся везде, стоит подъёмно, идёт мягко, отдаёт нотками ванили, карамели и дерева. Судя по всему, банальная водка русских женщин устраивать перестала: сегодня баб Нюра водрузила на стол коньяк, а тёть Надя виски вон принесла. Ладно…

— Тогда… Ну, тогда, наверное, на кухню? — неуверенно предложил Егор, не без расстройства вспоминая, что оставил посреди стола пепельницу. Вообще, курить прямо в квартире привычки у него нет, но раз в год он плюёт на всё: высиживает на кухне часами — в компании алкоголя и пачки сигарет — и пялится в стенку или окно, не думая толком ни о чем. Сегодняшний вечер не стал исключением, разве что время «посиделок» сократилось до получаса.

Проследовав в указанном направлении, тёть Надя наскоро оглядела пространство, зацепилась взглядом за расставленный на столе «натюрморт» и присела на самый краешек стула. Явно чувствовала себя не в своей тарелке, даже насчёт до сих пор витающего в воздухе запаха табака промолчала. Егор бы и рад был облегчить её состояние, но проблема заключалась в том, что понятия не имел, каким образом. Он и сам ощущал себя не на своём месте, не знал, что делать