Соседи (СИ) - Коруд

о том, что ведь видел её уже несколько раз: стоя за прутьями забора детдома, она внимательно вглядывалась в ораву матерящихся, как сапожники и дымящих, как паровозы детей, словно высматривая кого-то, и ты чувствовал тяжесть её взора на своей шкуре. И тогда ты резко оборачивался и гордо вздёргивал подбородок, чтобы молча сообщить ей, что не нуждаешься ни в жалости, ни в пустом, ничего не значащем, бестолковом внимании. И вообще: да, вот такой ты, и что?! Восьми лет не было, а уже ожесточился на весь белый свет и никому не верил. Один раз она через забор подозвала и поинтересовалась, как звать. Ты и буркнул от неожиданности как есть. В глаза не смотрел, ни к чему. А она ответила чудно́: «Так и знала».

Вспоминаешь, как там, в кабинете директора, перевел взгляд на непроницаемое лицо директрисы, свой молчаливый, вялый кивок, как во сне. Сухую, надтреснуто прозвучавшую фразу: «Осталось уладить ряд формальностей. Егор, выйди. А вас, Мария Петровна, я попрошу остаться». Как выперся в коридор, сел под дверью на скамейку и слушал: «Валентина Ивановна, Артём Витальевич, последний раз спрошу, вы уверены? Вы отдаёте себе отчёт? Понимаете, на что подписываетесь? Мы не можем дать вам никаких гарантий. У нас нет данных от роддома, нет данных о родителях, заболеваниях в его роду. Он отказник, подкидыш. Может, там шизофреников семья, или алкашей. Или наркоманов. Может, у него сердца порок, которого мы видеть не можем. А генетика ведь проявится… ВИЧ и гепатита нет, кровь чистая, но поймите, всё-таки возможностей полноценного медицинского обследования в наших условиях мы не имеем. А характер-то у него ого-го… Вы просто пока этогоне видели! Это ребёнок-сюрприз. Строптивый, упрямый, себе на уме, молчаливый, не вытрясешь из него ничего и ничего не добьёшься. Впервые с таким сталкиваюсь. Это стена. Не подчиняется никому, творит, что в голову взбредёт, всё мир на прочность пробует. Одни проблемы у нас с ним. И в предыдущих учреждениях не справлялись, уверяю. Притча во языцех, а не воспитанник. Вы же через неделю назад его приведёте, зачем травмировать?».

И мамино, до сих пор отдающее звоном в ушах: «Мы уверены».

Вспоминаешь, как перестал спать, не разрешал себе поверить в их возвращение и не говорил никому, совсем-совсем. И как в апреле они вдруг пришли вновь, на этот раз с сумкой абсолютно новых вещей. В ней обнаружилось всё: от накрахмаленного белоснежного белья и первых в жизни кроссовок до шерстяного шарфа и мягкой двухцветной куртки, в которую можно было дважды обернуться и которую потом еще четыре года относил. Куртка была наполовину зеленой, наполовину красной и пахла не затхлостью и чужим потом, а чем-то совершенно незнакомым. Как и шарф. И кроссовки. И кофта, и джинсы, и всё в той сумке. Потом только, спустя время, понял, что это особенный, неповторимый запах только-только купленной одежды. Вспоминаешь, как мама присела перед тобой на корточки, взяла руки в тёплые ладони и прошептала: «Егор, мы пришли за тобой. Иди переодевайся, ничего отсюда не забирай, всё у тебя теперь будет… Святые угодники, какой же ты у нас воробышек тощий… Тём, глянь только…». А забирать тебе и так было нечего. А папа стоял сзади хмурясь. А ты застыл, тупил и по-прежнему не верил. А сердце билось часто-часто. И какая-то воспиталка порадовалась негромко: «Слава Богу. Отделались». Удивлённые, завистливо-тоскливые взгляды оставшихся за тем забором невольно вспоминаешь тоже. Не мог их не видеть, не мог не чувствовать и после не смог забыть. Сам таким других всю жизнь провожал.

«Мы хотим быть твоими мамой и папой».

Так и не понял, почему они выбрали тебя, чем ты им приглянулся. Никогда, ни разу ни мать, ни отец не заикнулись о причинах, а ты ни разу не спросил, интуитивно боясь услышать ответ, который тебя расстроит. Лишь однажды мама обмолвилась: мол, знала, что усыновит мальчика с именем Егор. Ты был единственный на весь батор{?}[От слова “инкубатор”. Сленг детдомовцев] Егор. Её слова ты принял за шутку.

Не знаешь ты, почему они выбрали именно тебя, но они отдали тебе всю свою Любовь. Они изменили всю твою жизнь. Они тебе её дали, жизнь эту, а не кто-то другой. И сегодня в память о том, как иногда они танцевали в этой комнате вдвоём, будет звучать мамина любимая Сандра.

..

— Дело хорошее! Валечка была бы счастлива, — часто-часто закивала головой баб Нюра. К ней Егор, как и пообещал накануне, заглянул вечером. Вернулся домой со съёмок, высидел полчаса в задумчивой тишине кухни и пошел. — За меня не волнуйся, Егорушка, с таким вниманием и заботой я не пропаду. Не забывай, позванивай, а больше мне ничего и не надо.

«Егорушка…»

Только баб Нюре он такое позволял. Она, конечно, как всегда: толком ничего и сообщить не успел, а она все выводы уже сделала, уже почувствовала, чем пахнет, и уже благословила вон. А Егор всего-то навсего заикнулся о том, что, если он сменит район, видеться они будут реже. Просто к слову пришлось.

Просто уж слишком пока всё обнадеживающе складывалось — настолько, что казалось, будто это чей-то дурацкий розыгрыш. Утром приехал парень, что звонил по поводу квартиры пару дней назад, представился Мишей, осмотрел его нескромное по площади жилище, пришёл в неожиданно безумный, неописуемый, буквально таки щенячий восторг и, игнорируя предупреждение о том, что квартира ранее чем через месяц сдаваться в любом случае не будет, а может, и вовсе не будет, оставил на тумбе в прихожей ни много ни мало пять косарей деревянных. Нет, не в залог и не в счёт будущей аренды. За эти пять штук он купил первое место в списке потенциальных квартиросъемщиков и клятву вспомнить о нём как только, так сразу. За пятнадцать минут, что длился весь осмотр вместе с перекуром, успел сообщить Егору, что терапевт в частной клинике, что клиника поблизости, что переедет вместе с невестой и что цена смехотворная для такой просторной и чистой хаты.

На всякий случай Егор вновь повторил прописанное в объявлении: одна спальня будет закрыта на замок. Но даже это обстоятельство Мишу не смущало. «Всё равно смешная», — фыркнул он. Так что оставалось только дождаться возвращения Ульяны и как-нибудь аккуратненько выяснить у неё, успела ли она что-то надумать на тему отдельной от матери жизни.

И вот, значит, Егор всего-то заикнулся баб Нюре, что теоретически они могут перестать соседствовать, а та связала дебет с кредитом ровно за две секунды, позволяя ему лишний