Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- С Богом, братья мои. – И Кудеяру. - Веди нас, атаман!

Добрались к вечеру. Сперва залегли на окраине. Досада, из Новгорода возвратившийся и весть принесший, пояснил все по дороге:

- Второй раз кромешники в сельцо заявляются. Кажись, кто-то из дальних сродственников князя Вяземского, самого близкого к великому князю человека, вотчину новую получил. В награду за паскудство свое, не иначе. Первым разом старых хозяев предупредили, чтобы убирались подобру-поздорову. Для острастки полдеревни сожгли, крестьян многих побили. Ныне во владения приехали вступать. Хозяев-то старых, помнишь, атаман, на дороге приметили.

Кудеяр кивнул. Встретилась одна единственная телега, в ней сын боярский, вида обнищавшего, женка, да детишек с пяток, мал-мала. Не густо им от щедрот новых властителей досталось – пара мешков с припасами. Видно совсем по миру пустили. Сгинут людишки еще по пути.

Сенька Опара сползал в деревню, обернулся быстро:

- С пяток их, кромешников. Один, видно, хозяин новый, прочие сотоварищи. В усадьбе расположились. Слуг с десяток. Сторожей не выставили. Пьяные сильно. Крестьян побитых приметил несколько. Видать, челядь забитая. Ныне два приспешника девку какую-то поволокли внутрь для забавы.

Темными плотными тенями ватага метнулась вперед ведомая нетерпеливым знаком атамана. Справились быстро. Пьяные, что опричники, что слуги их, потянулись было за саблями, да поздно было. Изрубили всех. Хмельной угар, стоймя стоявший в помещении, разбавился запахом свежо выпущенной крови. Кудеяр приметил в полумраке клети, где пировали злодеи, девку. Побита немного, рубаха надорвана, но, кажись, от позора и глумления спасти успели. Понял о том по глазам, полным слез, но смотревшим радостно. Душно стало Кудеяру. До тошноты. Нашел выход, на воздух устремился. Светало. Можно было и всю деревню осмотреть. Или то, что от нее осталось. Домов-то точно больше чем людей, если кто и сохранился живой. А уж пожарищ, пепелищ… словно воронье сплошным ковром землю облюбовало. Токмо хлопни в ладоши, загорающуюся зарю и все небо целиком закроют, коль разом взлетят. Он так и сделал. Вороны, конечно, взвились, но не в таком числе. Возмущенно прокаркались, да на насиженные места опустились. Птица, хоть и ворона, все едино тварь Божия, от пропитания не откажется – будь то плоть человечья, аль звериная не обглоданная до кости, иль просо-пшено не доклевано из полуразвалившихся, полусгоревших амбаров. Воронам все едино.

- Тьфу! – Сплюнул подошедший сзади Болдырь. – Вот уж извечные сотоварищи смерти.

От звуков человеческого голоса десяток черных птиц опять взвились в воздух, каркнули и уселись обратно. Теперь долго не отгонишь!

- Девку приметил, атаман, что у кромешников отбил, да от позора спас? Уж так глазела на тебя, так глазела… Красавица… Аннушкой кличут… - Бормотал себе в бороду старый казак.

- Почем знаешь, как зовут? – Продолжая обозревать пепелища, спросил Кудеяр.

- Дык, сама ко мне на грудь кинулась. Ты же, атаман, заколол главного, что снасильничать ее хотел, а после дружкам передать на поругание, и сам на двор поспешно удалился. А она ко мне, мол, скажи, дедушка, - Болдырь хмыкнул, - как кличут богатыря, что избавление от позора и смерти принес. Так и знакомство с ней свел. Сирота она ныне. В прошлый налет кромешники всю семью ее извели, а ей повезло, в лес ходила за коровой, чрез то и убереглась. Просится с нами уйти. Храбрая девка! Мол и сготовлю и обстираю, токмо саблей с луком научи владеть, завсегда буду стоять за спиной атамана вашего. Щитом послужу в бою, с вами крушить любого пойду. Как думаешь, Кудеяр, может сгодится нам девка? Пропадет ведь. В деревне, почитай окромя нее ни единой души… Мы уйдем, кромешники мертвы, за ними новые явятся – искать пропавших. Кого живого найдут, злобу сорвут люто. Ох, люто. О девке и подумать страшно… А девка-то хороша… - повторил с причмокиванием, - и в тебя, атаман влюбилась. Вот те крест!

Кудеяр посмотрел внимательно на казака. Тот лукаво улыбался:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- А ты присмотрись, присмотрись, атаман. С огоньком, девица!

Кудеяр вздохнул, махнул рукой, мол, поступай, как знаешь, и медленно побрел на околицу, где стояли их привязанные кони.

Старый Болдырь расстарался – на одного шикнул, другому шепнул на ухо пару-тройку слов, третьему глазами показал сперва на Аннушку, после на спину, удалявшегося прочь атамана, остальные сами до всего дошли. Ватага встретила девицу молча. Ни одобрения, ни осуждения в глазах разглядеть было невозможно. С одной стороны, как бы не бывало еще промеж них женок, (у кого и были – по домам отсиживались), да коль есть на то воля атаманская, она же Божья – закон. Кудеяр ничего не приказывал. Болдырь уступил Аннушке свой закуток за печкой, сам к ватаге присоединился. С сабелькой обращаться научилась, опять без старого казака не обошлось – и подобрал самую легонькую, по тонкой женской ручке, и обучил кой-чему, еду готовила, так что вся ватага пальцы облизывала, да в миску опустевшую заглядывала – не осталось ли еще чего со дна доскрести. Постирать на всех, за водой сбегать, рану легкую перевязать, мало ли дел бабьих, когда мужиков больше десятка. Один единственный раз Кудеяр цыкнул на нее при очередной вылазке ватаги, чтоб на заимке оставалась. Не послушалась. Токмо к бою изготовился, спиной почуял – сзади она с сабелькой наготове. Посмотрел грозно,, ничего не сказал, не до того было. А после схватки и не заметил, как исчезла. Сперва даже забеспокоился, не убили ли.

- Да на заимке она. Кулеш готовит. – Улыбаясь, пояснил ему Болдырь.

Стал присматриваться исподтишка к ней. Не похожа она на Василису. Та черноволоса была, эта русая, та черноглазая, Аннушкины глаза словно васильки… Васильки… Василиса… ведь он ее цветком и называл… Мотнул головой. Нет, что-то было общее. Зубки жемчужные остренькие, ямочки те же на щеках, смех колокольчиком, пальцы тоненькие, хоть и любой работой по дому не чуралась, стройна, грудь также упруго под рубахой полотняной вздымается… Отогнал мысли прочь. Только о груди девичьей еще мечтать недоставало.

А она сама раз ночью взяла и вошла к нему в горницу. Прогнал было, да не послушалась. Уселась в ногах, взяла и уснула. Что делать-то? Какой уж тут сон. Вышел прочь из избы, обошел несколько раз кругом, прохладным ночным воздухом голову охлаждая. Вернулся. А она, калачиком свернувшись на полу близ лавки спит. Стараясь не разбудить, поднял на руки. Вспомнилась та же легкость женского тела, только другого, Василисиного. Девичья головка откинулась, локтем поддержал. Рассмотрел внимательно. Жилка билась на шее, губы полные, (как у Василисы), только пахли не пряностями, а другой сладостью, чем-то живым, луговым, цветочным. Уложил ее полностью на свою лавку, нащупал тулуп, упавший на пол, прикрыл. А она вдруг повернулась, да ладонь его вместо подушки приспособила. Так и сидел, пошевелиться боясь. Сперва рассматривал, тихо гладил по волосам, когда тень пробегала по девичьему лицу.

Внезапно, словно потянуло откуда-то сквозняком. Обернулся, а позади Василиса стоит. Все также в белом, волосы распущены, на голове венок прежний. Обомлел, ведь не видел с тех пор, как улетела она на облачке, как растаяла в чистом небе. Застыдился было, но…

- Т-сс. – Василиса приложила пальчик к губам. – Тише. Не разбуди ее. Твоих поцелуев мне на все оставшуюся жизнь небесную хватит. Подари теперь ей и береги.

Только сморгнуть успел, ан нет Василисы. Была – не была, испарилась и всё тут. Иль задремать успел, вот и привиделось, у лавки сидючи. Ладонь, что изголовьем девичьим служила, вдруг окропилась слезами горючими. Шевельнулась Аннушка, чуть в сторону отодвигаясь. Глаза, слез полные, распахнулись:

- Страшно мне и холодно, Кудеярушка! Обними, защити меня. Все приходят те лихие люди ко мне во сне. Обнять тебя хочу и не отпускать боле.