Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

Кудеяр, между тем, рукой подозвал к себе Болдыря.

- Никого не трогать! Это бедные несчастные люди царской волей прогнанные со своего жилья. Неизвестно какая их ждет дальше судьба. Собери всех, и поезжайте вперед. Я догоню.

Из леса, опасливо посматривая на ватажников и валявшиеся трупы стражников, потихоньку возвращались возницы.

Казак понятливо покачал головой, замахал товарищам, призывая следовать за ним дальше. Ватага подчинилась и устремилась вперед, в направлении Печорского монастыря, объезжая растянувшиеся на дороге повозки, откуда их провожали людские взгляды полные испуга и настороженности, и даже кое-где еще не успокоенный детский плач.

Меж тем, вернулся запыхавшийся Веттерман. Пастор уже открыл на ходу нужную страницу и протянул книгу Кудеяру. Тот молча взял, начал читать про себя. Дойдя до четвертой строфы, произнес вслух:

- «Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня…». – Далее продолжил читать молча. Снова же вслух зачел иные слова. – «Избавь меня от кровей…». – Больше ничего не говоря, захлопнул библию, засунул ее себе за кушак, не прощаясь, тронул коня и поехал прочь, оставляя Веттермана в одиночестве и смятении на дороге.

Отъехав довольно далеко, вдруг обернулся и крикнул:

- Увидите, святой отец, своего Андерса, поклон ему от меня!

Изумлению пастора не было предела.

- Господи, он знает моего сына. Кто ж он такой?

Глядя в спину неспешно удаляющегося всадника, губы пастора сами прошептали:

- «Знает Господь путь праведных, а путь нечестивых погибнет…» . - Рука сама сотворила крестное знамение. – Прости, Господь ему все его прегрешения!

До обители добрались скоро и без всякой иной мороки. Сойдя с коней, вся ватага – Кудеяр впереди, опустились разом на колени пред монастырскими вратами.

- Имя свое отныне забудь, хоть мне и ведомо все твое житие, яко и кто ты по прозванию. – Услышал Кудеяр голос сверху. Вскинул голову, пред ним стоял тот самый слепой старец, что много лет назад встретился в обители. – Старый путь твой закончен, сын мой, отныне вступаешь ты на иную дорогу. – Протянул руку, схватил за рукав, словно зрячий, повел за собой.

- Входя во врата, - поучал на ходу, - повторяй за мной: «Вот он я, Господи, и то житие мое, что прожил, прежде придти к Тебе с покаянием. Несу Тебе и иную жизнь свою, что ныне в воле от благости Твоей. Сколь отведешь, столь и проживу. Помяну и исповедуюсь за всех, кто ушел в иной мир, не успев причаститься по моей ли, чужой вине. Долго шел я к Тебе, Господи, ибо путь мой лежал чрез грехи смертные, оттого ноша моя была все тяжелее и тяжелее, а шаг короче и медленнее. Долго можно идти дорогой греха, но не бесконечно. Оттого и я ныне тут.»

Повторил Кудеяр все за старцем, слово в слово, и остановился в нерешительности.

- Что встал? – Тут же откликнулся старец. – Знака какого ждешь от Господа, аль по иной нужде? Иди вперед, отныне твой путь – одна лишь вера. Все праведники шли одной лишь верой. Идешь по вере, имей цель. Вот она. – Слепец указал на купола и кресты храма.

Догадавшись, о чем подумал Кудеяр, усмехнулся:

- Слепота – не тьма смертная. Свет от очей уходит, да пред душой ярче солнца раскрывается. Прожил я много, повидал мир, набрал его стокмо в себя, что познавать могу незрячим. К чему очи-то мне? Сейчас к игумену пройдем, к преподобному Корнилию. Полагаю послушание твое будет вельми кратким, не семь лет, яко устав обязывает, ибо житие твое было хоть и далеко от иноческого, но не людское и не монашеское дело знать сроки-времена, душа твоя вижу молитвенна о всех кого повстречал, кого встретишь. Да и ищут тебя дети тьмы – кромешники царевы, а мы не смеем предавать тебя в их нечистые руки.

Тоже сказал Кудеяру и преподобный Корнилий, ждавший их в пещерном храме:

- Пусть не ищут тебя средь живых под именем… - задумался было, но слепой схимник подсказал – никаким. Верно, никаким. Твое имя теперича Илья. Всю свою жизнь отныне вспоминай в молитвах, переживи ее заново. Затворившись в пещере, хочешь стой на коленях, хошь ходи пред ними. Токмо помни – не круги наматывай, а поднимайся, яко по лестнице, с каждым шагом в вере своей, дабы во тьме пещерной узреть свою душу и души других, молитвами искупления и прощения просить за себя и за всех. Видишь слепца нашего? – Указал игумен на схимника. – Принял он имя Ионы, бывшего священника из Юрьева, который, почитай сотню лет назад основал нашу пещерную церковь Успения Богородицы. Трудные были тогда времена. Да не тяжелее нынешних. Дух Ионы ныне пребывает в сем старце, что поручился за тебя. Это лишь плоть наша идет к смерти, а вера бессмертно. Посмотри: был Иона и есть он, пред тобой. О слезах моли сперва Господа, дабы умыться ты мог ими от греховности прежней. Иди, вырой себе пещеру, натаскай камня, укрепи ее, яко дух свой. Там и найдешь ответы в поиске покоя своего. Выбери сам свое место. Душа подскажет. Тогда и произнесешь: «Прими мя, пустыня, яко чадо свое!»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Иди сперва за мной! – Указал ему старец Иона. Выведя в подземелья, напутствовал. – Теперича ищи место сам.

Долго шагал Кудеяр – Илья по лабиринтам, пока не запнулся возле ниши малоприметной. Душой почуял – оно. Рыл руками, сдирая ногти в кровь, лишнюю землю выносил, в кожушок аккуратно ссыпая. Камней набрал, стену выложил, проход узкий оставив, чтоб только протиснулся. Иона принес ему крошечные образа Спасителя и Богородицы, осмотрелся незрячими глазами, для верности посохом по стенам постучал. Доволен остался.

- Теперь, дело за тобой, сын мой, да за благостью Господа нашего. Пока молится будешь, Господь грехи твои с добрыми делами сверять начнет, али ангелам перепоручит. Коль первые перевесят, низвергнет он тебя в узилище темное. Тело твое станет чернее тины болотной, пахнуть падалью будешь. Но молитвы не забывай! Жди! Придут за тобой ангелы. Им и решать. Глядишь, кто-нибудь и поручится за тебя пред Господом, яко я пред игуменом нашим. Помни, душа должна твоя светиться, чтобы во тьме кромешной ангелы ее разглядели.

Отвели вновь в храм, переодели в монашеское, прозвучало трижды: «Отрекаешься ли мира и я же в мире по заповеди Господней?», трижды ответствовал: «Отрекаюсь!», трижды выпадали ножницы из рук преподобного Корнилия, но постриг состоялся. Был русским Юрием – Георгием, был свейским Бенгтом, был снова Юрием, был татарским Кудеяром, стал иноком Ильей.

- Покуда ты еще не растворился в Боге, лишь встаешь на этот путь. – Вновь напутствовал слепой старец. – Собери разбросанные тобой по житию камни, перебери их, пройди заново, взвешивая каждый в руке, молясь и окропляя слезами. Тверди ежечасно псалом 50-й: «Помилуй меня, Боже, по великой милости твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззаконие мое, совершенно омой меня от беззакония моего и от грехов моих очисти». Омыть тебя от грехов, да беззаконий твоих, Господь может лишь слезами. Твои слезы – слезы Господни. Плачь, плачь вседенно, всенощно, дай тебе, Бог, эти слезы. И не бойся узилища темного, если Господь тебя ввергнет по делам твоим – то не ад еще, то потемки души твоей. Ходи по ним и плачь. Помни об ангеле, верь в него, верь в то, что вернутся за тобой, что Господь не оставит. Царь Давид, чьи псалмы мы читаем, далеко не праведен был, но избран пророком в конце своем Богом. То-то! Почто? За Веру!

Илья стал оплакивать всех – Василису, Аннушку, Соломонию, отца неведомого, друзей погибших, врагов убитых, всех, всех, кого только упомнить мог. Перебирал, как камешки, разбрасывал и снова собирал, рыдая над каждым вновь обретенным в памяти. Спускались они все к нему в пещеру, проходили пред глазами. Кто с утешением, кто с презрением или злобой. Даже в самые страшные минуты покаяния и блуждания в потемках души своей, чуял Илья, как стоит за спиной слепой схимник Иона – напоминанием ждать часа, ждать посланника Божьего. Все проносилось пред Ильей – жар любви Василисы и ее кровь пытошная, пахнущая всеми смрадами застенка, страсть любовная Аннушки и истекающая кровью разверзнутая плоть, виделись зарубленные, зарезанные им самим или ватагой. Тянулись толпой, показывая отрубленные конечности, держа в руках снесенные в бою головы, пихая перстами в пустые, выколотые стрелами глазницы, запихивая в распоротые животы вываливающиеся кишки. И несть числа им… круг за кругом, меняясь порядком, шли они – вот соглядатай, заколотый засапожным ножом на московском торгу, вот Василиса, но другая, еще страшнее, откопанная из могилы вместе с сестрой, за ними Истома кожемяка, разрубленный почти пополам, за ним незнакомая женщина со скорбным лицом, но молящаяся ему, Илье – догадался, то мать была, княгиня опальная Соломония, за ней полз младенец с синим лицом, с пуповиной, обмотанной вокруг шеи, тот, которого не смогла родить Аннушка и вновь опричники заколотые, стражник, пронзенный стрелой на Печорской дороге, сама Аннушка в окровавленной до пят рубахе, тянушая к нему руки за спасением… и круговерть продолжалась. Илья плакал и плакал, слезы застилали ему глаза, но видел всех отчетливо, как наяву. Вновь и вновь перебирал камешки в молитвах, и от злобствующих приходило, наконец, прощение. Они теперь просили, его заступничества пред Богом. От слез печали пришел к слезам радости и благодарности Господу, что позволил ему это. Так слезы омыли Илью от грехов. Услышал за спиной голос не призрака, но человека: