Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Вижу, что пламень твоей свечи боле не мечется. Нет в огне души твоей волнения. Одна тишина и покой пребывают, нет страстей и метаний. Теперь и схиму принять пора, дабы полностью раствориться в Боге!

Так исчез навсегда разбойный атаман Кудеяр. Кем он стал можно лишь догадываться. Принимающих схиму нарекали именем на ту же букву, что и при постриге, т.е. «И». Остались после него лишь легенды, сказы, песни народные… да память государева.

Ездил на Москву каждую зиму с рыбным обозом новгородец Федотка Емельянов сын. Был он просольным рыбником. Жил себе, не тужил, рыбу ловил, солил, да продавал. Амбар имел солидный на Ильинском берегу, коль с горы к Волхову спускаться по правой стороны, промеж соседских амбаров Андрея Горшкова и Юрки Опахалова, супротив амбара огородника Якова. И в Новгороде торговля шла неплохо, да на Москве торг был удачнее. Сродственник там обретался, тоже Федотом звали. Да не где-нибудь в торговых рядах, на самой царской кухне иль близ нее. А за отпуском припасов кто присматривал? Князь Афанасий Долгой-Вяземский – любимчик царский, по новому опричному обустройству самим царем келарем назначенный. Не в поварах сродственник состоял вестимо, но в истопниках. И то дело. Шепнет кому надо, лишнюю деньгу другую сунет, и товар Федоткин прям к столу царскому идет. Врал сродственник, наверно, но для торга прибыток главное, а не куда товар отправится. Хоть в яму выгребную, хоть царю на стол. Хотя, напраслину о своем товаре Федотка возводить и не мыслил. Самолично отбирал. Тут и щуки были и язи, окуни с карасями, все, чем богаты новгородские озера и реки. Вот собрался в очередной раз ехать, а тут женка Пелагея, словно что учуяла, в рев, в ногах валялась, мол, не езди, сгинешь на Москве. Дура баба, что с нее возьмешь! Замахнулся вожжами для острастки, бить-то жену не бил, ну если не много, когда случалось перепить после удачного торга. Да и то не сильно. Плюнул в ее сторону, на сани вскочил, на купола Св. Софии перекрестился, шапку заранее сорвав, да и хлестнул лошаденку посильнее. С досады на глупость бабью.

До Москвы добрался, со сродственником сговорился, все чин чином. Товар отдал, прибыток получил, с кем надо поделившись, да постоял с тезкой, поговорил о том, о сем, житье новгородское вспоминали. И дернул же черт, о Кудеяре-разбойнике обмолвится. Слухи, мол, ходят, усадьбу, что кому-то из ближних людей князя Вяземского самим царем пожалована была, спалил вор дотла, опричников перебил, да ушел, как сквозь землю провалился. Сыск учиненный ничего не дал.

- Верно! – Подтвердил сродственник. – Была беда такая. Сказывают, в ваших местах, - словно сам-то не новгородцем был, - где-то хоронится. Не слыхал где? Не говорят ничего на Торговой стороне?

- Нет! Не слыхал. – Сокрушенно покачал головой Федотка. – Кабы что… рази стал скрывать-то, донес в миг кому надобно, да хоть тебе. Ты ж вона где обитаешь. Мочно сказать в палатах царских.

- Да уж… - Важно кивнул сродственник.

И промолчать бы дальше Федотке, попрощаться по-братски, по-христиански, да в обратный путь тронуться, на печку, под бочок к своей Пелагее Семеновне, ан бес дальше путал, ляпнул, правда, голос до шепота понизив:

- А правду люди давно сказывали, что Кудеяр тот старшим сводным братом нашему государю доводится? Мол от великого князя Василия бывшая жена сосланная в монастырь княгиня Соломония родила? Дескать… - Договорить не успел, сродственник отскочил от него, как от ладана черт, закрестился, забормотал:

- Ишь чего удумал! Проваливай подобру-поздорову. – И исчез тот же в переходах кухонных.

Нацепил на голову Федотка свой треух заячий, да побрел на выход несолоно хлебавши. Только и пяти шагов ступить не успел, как подхватили его под локотки, да за шкирку, и в подземелье пытошное сволокли.

Позже, Федор Басманов, самолично расспрос Федотке Емельянову сыну учинивший, доносил государю:

- Взяли рыбника новгородского. Вновь слухи о Кудеяре, яко брате твоем старшем сводном, государь, и матери его Соломонии бродят.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Иоанн заерзал на троне. Сколь уж лет не дает покоя мысль о том, что мог быть еще один сын у князя Василия Ивановича. Да не просто сын, а старший… Хоть и в опалу вверг отец Иоанновский прежнюю жену Сабурову, но слухи, слухи, будь они неладны… так не токмо престол, так и Русь – Иерусалим новый зашататься может. Ловят, ищут этого треклятого Кудеяра - самозванца, а он словно дым исчезает. Никакие розыски не дают толку. А слухи живут… Новгород проклятый, бунта жаждущий, все плодит и плодит. Погоди, ужо сочтемся! Опричное войско сравняем с земским, тогда и почнем крамолу жечь повсюду и всерьез.

-Что сказывал в речах расспросных? – Стараясь казаться спокойным, спросил Иоанн.

- Сказки старые. Боле ничего. Помер под пыткой. Уже псам скормили. Немцев, что из Юрьева вывели, расспросить надобно будет, когда на Москву придут. Бают, они последние, кто вора видел под Псковом. Повстречались на дороге к Печерам. Перебили охрану малочисленную, немцев самих не тронули. Воевода псковский после с их слов донес. То ли в Ливонию ватага воровская направилась, то ли куда еще…

- Немцев под расспрос. Но смотри, Федор, - царь погрозил опричнику скрюченным пальцем, - не переусердствуй. Не твоему отцу я дело сие вручил, тебе. Надобно из ливонских немцев верных людей набрать, хочу всю Ливонию – землю пращуров своих отвоевать, оторвать у поляков и шведов, дабы и притязать не могли, а орден их загнать подале, в самый медвежий угол. Без верных слуг из их числа тут не обойтись. В прочем – сыск, сыск, сыск! Достаньте этого Кудеяра. И не приступайте к нему без нас. Аз буду расспросы вести! Понял?

- Да, государь. – Склонился Басманов в поклоне нижайшем.

Так Пелагея Семенова дочь и не дождалась своего мужа Федотку. Погоревала, поплакала, в храм помногу раз ходила, молила и Господа и Богородицу о спасении души пропавшего мужа. Годы шли, Федотка, как сквозь землю провалился. После, чрез знакомого писаря, от владыки новгородского бумагу ей справили, что отныне Пелагея вдова. Не горевать же до конца дней своих в одиночестве. Тут и Яшка огородник, чей амбар супротив мужнего стоял, подвернулся кстати. Поженились по-быстрому, а амбар Федоткин на Ильинском берегу продали митрополичьему крестьянину отъезжему купчине Михайле Леонтьеву сыну за полпята рубли , за что купец Михайло заплатил пошлину в государеву казну четыре алтына и три деньги. У купчей той сидели Третьяк Иванов сын Русской да Корнил Ефимов. Писал же Яковец Иванов.

Глава 9. Царь и пастор.

Лошади тянут повозки, а за ними и мысли наматываются одна за другой на колесные оси, иногда сбиваясь на очередном ухабе. Лавка позади возницы, полумрак парусинового навеса, о стальной обруч которого можно крепко ухватиться, дабы не подлетать на бесконечных кочках или промоинах дороги, мерное поскрипывание всего деревянного, все эти признаки движения лишь способствуют мыслительному процессу. И даже попутчики, если они успокоены и заняты каждый своим делом, совсем не отвлекают. Лучше, чем дорога, для размышления места, пожалуй, и нет. Если не считать храма Божьего, монастырской кельи или тюремного узилища. Первое вынужденным переселенцам не грозило, а вот со вторым было не ясно, загадывать наперед в их ситуации бессмысленно. Царская воля выгнала всех горожан Дерпта, или, как его сейчас называли Юрьев, из своих жилищ и отправила в дальний путь. Куда? – всех мучил один и тот же вопрос.

- Покуда до Пскова. – Нехотя ответили хмурые стражники в начале пути. – Тамошний воевода укажет куда далее гнать вас будем.

От Дерпта-Юрьева пошли на юг к Ряпиной мызе, затем повернули на восток, проехали Печоры, и лошади потянули повозки дальше.

Самим стражникам добраться до Пскова было не суждено. Их дорога, а заодно и жизненный путь, завершились возле безвестной деревушки Ветошка, где скорбный караван натолкнулся на людей Кудеяра. Теперь это смешное название Ветошка навсегда осталось в памяти пастора Веттермана.