Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Слухи ходят о богатствах твоих несметных, атаман. Мол, клад знатный где-то схоронил.

Не отвечал, отмахивался молча, дабы не нарушить ход одних и тех же мыслей, терзавших его ежечасно.

- Так и сказывайте, в земле прячем. Пусть ищут хоть тыщу лет. Алчность раззадоривает. – Откликался за атамана Болдырь.

Все, что на его долю выходили, велел в монастыри отсылать, хотя сам ездить на богомолье давно перестал. С тех самых пор, что на заимке поселились. Один раз сказал: «Не поеду!» и, как отрезал. Вопросами не донимали. Болдырь перекрестился и лишь одними губами прошептал:

- Когда душа Бога запросит, сама и потянется. Не принудишь силком.

Отсиживался атаман зимними месяцами сычом на заимке, дожидаясь возвращения ватаги. И все повторялось сызнова – выслеживание, засады, кровь…

Выбравшись из очередной кровавой бани, уселся привычно на излюбленный нагретый весенним солнцем камень, да и задремал теплом и тишиной убаюканный. Василиса неожиданно приснилась. Стояла она во всем белом, волосы распущены, на голове венок из цветов невиданных. Под ногами не луг, не поле – облачко невесомое, уплывающее вдаль. Протянул было к ней руки, а она ответ ладошкой помахала и сказала, чуть слышно, словно прошептала, но ему-то каждое словечко металлом прожгло душу:

- Прощай, Кудеярушка, улетаю я к Господу нашему. Невеста Христова я ныне. Не могу теперь вернуться к тебе. Не лей крови больше, ради любви нашей…

Очнулся Кудеяр. День стоял не по-весеннему, прям по-летнему знойный. Глянул в небо – одна пустота голубая, бездонная, ни единого облачка. И тишина. Все замолчало в природе – ни лягушка не квакнет, ни птица крылом не зашуршит, ни единый комар не пискнет. Лишь слова Василисины звучат в ушах, только все тише, тише, словно удаляясь, пока не смолк ее голос вовсе.

Осознал вдруг – нет ее, ушла и больше не вернется. Никакие силы, неба ли, ада ли, не вернут. И пролитая кровь напрасна, как бессмысленна месть во имя которой она проливается. Убей хоть тысячу, хоть сотню тысяч, убей хоть самого царя Иоанна, ничего не изменится, ничто и никто не вернет Василису.

Рука ослабла, и добрый английский меч выпал, жалобно звякнув о камень. Дремавший тут же рядом Болдырь чуть приоткрыл один глаз и сквозь прищур остро глянул на атамана.

- За что воюем, казак? – Спросил Кудеяр. Было не ясно – себя ли спрашивает или Болдыря, ибо атаман не пошевелился, не повернулся к старому другу.

- За Волю! – не замедлил ответ.

- Какая ж Воля, сидючи в дремучей чаще, какая ж Воля в медвежьей берлоге? – Отозвался Кудеяр, так и не повернув головы, словно с собой говорить продолжал.

- Воля не в лесу, Воля в душах наших! Сегодня в чащобе, в берлоге, завтра на большак выйдем, опосля на реки пойдем, оттуда на Туретчину рукой подать, аль по татарским улусам пройтись. Куда хошь иди, все пути – дороги открыты, ничто не держит, и ветер всегда нам в спину, и мошна не тянет, небо нам крыша, трава-мурава постель мягкая, костерок в ночи – тепло. – Болдырь потянулся сладко и заулыбался размечтавшись.

- А кровь? – Кудеяр резко повернулся к нему.

- Что кровь? – Казак открыл второй глаз и с удивлением посмотрел на атамана.

- Кровь, что льется за нами рекой? Что с ней делать-то будем? Отмолим с очередным богатым вкладом в монастырь? – Атаман впился взором в Болдыря.

Тот поежился, но голос построжел:

- Кровь за кровь Василисы твоей, упокой Господь ее безгрешную душу. Да и прочих невинно убиенных злодеями. Яко в Писании сказано: что они с нами, то и мы с ними. По справедливости, по закону Божьему воздаем!

- А Василиса вернется? – Вопрос Кудеяра прозвучал горькой усмешкой. – По справедливости твоей?

- Что-то ты, Кудеярушка, не нравишься мне ныне… - миролюбиво протянул старый казак. Потянулся, крякнул, хрустнул суставами, заложил руки за голову, глаза прикрыл.

- Не девица я красная, дабы нравиться тебе! – Огрызнулся атаман.

- Про девицу ты верно подметил, Кудеярушка. Давно пора найти. – Не открывая глаз, бормотал казак. – Будешь миловаться с ней, дурь из башки уйдет. Сам ведь ведаешь, не вернется Василиса. Разве она не об этом с тобой толковала ныне?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Атаман почти подпрыгнул на камне:

- Откуда ведаешь? Сам зрел?

- Эх! – Лишь откликнулся Болдырь, да на бок перевернулся.

Кудеяр соскочил с камня, намереваясь растормошить старика, но тот сам поднялся резко, сел и опередил атамана:

- Пошто прикипел ты к этой Новгородчине? Темень, глухомань одна. Воздух сырой, комарье живьем жрет, не давится, Спасу нет от них. Больше крови из нас высосали, нежели мы чужой пролили. Чего выжидаешь, атаман? Василисы? Сказала она тебе давно уж, не сегодняшним днем, не вернется к тебе!

- Нет, сегодня! – Упрямо повторил Кудеяр, ясно представляя привидевшуюся ему сцену, да вспоминая слова любимой.

- Пущай по-твоему будет. Пущай сегодня! – Согласился Болдырь. – Ответь тогда, коль и она тебе сказала, чего выжидаешь?

- Конца! – Тихо ответил Кудеяр и опустил голову.

- Дык он на вольном ветре быстрее сыщется! Что тебе, что мне. Я то ж засиделся на этом свете. Одряхлел вовсе.

- Мне думаешь, легкого конца хочется? – Сквозь зубы прошипел Кудеяр. – Лечь в бою и умереть? Нет, казак, мой крест иной. Земной, свирепый на плахе ли, на колесе ли, в петле или на колу. Хочу чрез ту же муку, что и Василиса, смерть принять!

- Эк, удивил ты меня, атаман! – Крякнул Болдырь. – Кто ж про смерть свою ведает? Хочу так умереть или этак… Дабы заложным покойником стать? Сигай вон в озерцо наше, в кольчужке-то не вытащим точно. Камешком на дно пойдешь. То-то бесы возрадуются. Аль пойди слугам царевым сдайся, вот он мол я. На кусочки порубят, псам, да медведям скормят. В век никто из нас тебя не отмолит. До конца света свою Василису не увидишь, да и на страшном суде не будет тебе прощения, не призовут даже, оттого она тебя и предостерегает. Сам ведь слышал? – Подмигнул хитро. И наставительно. - Один лишь Господь располагает, Своей волей решает кому, когда и как смерть принять! Мало ль моих друзей-сотоварищей чрез казни лютые турецкие сгинули. Так ведь за веру христианскую. За смысл великий! На счету каждого отмщение двунадесятое, за други своя, за себя, за Веру. А на чью долю мало мщения пришлось, сотоварищи поделятся с радостью. За Василису твою мстить надобно, за мать, хоть и не убиенна была, а своей смертью скончалась, но от обид великих… А ты удумал… - Покачал седой головой осуждающе.

В это момент раздвинулись ближайшие еловые лапы, из-под которых с потайной тропы выскользнул Сенька Опара.

- Кромешники недалече!

- Сколь недалече? Что за сорока на хвосте принесла? – Деловито осведомился казак.

- Ванька Досада от своей Ульяны вертался и приметил. Сельцо тут имеется. Ходу часов пять. Хозяева, дескать новые объявились. Из тех самых кромешников. Старые в страхе бежать собираются, крестьяне знать не знают, что делать. Те придут, напьются первым-наперво, мы их теплыми и возьмем.

- Подымай ватагу, атаман! – Болдырь строго посмотрел на Кудеяра. Тот выдержал взгляд, после подхватил меч, провернул пару раз в воздухе, одним махом вогнал в ножны.

- Поднимайтесь все! Едем!

- Так-то лучше! – Радостно подхватил казак. – Давай, Сенька, расталкивай наших.

Кудеяр подошел вплотную к Болдырю. Посмотрел, будто в душу заглянул, шепнул на ухо:

- Твоя и моя Воля пришла, думаешь с Сенькиными вестями? Не ломай более обо мне голову, казак. Сказал тебе – не жилец я. Словно монах в схиме, токмо не черна она, а красна. От чего думаешь? От кровушки, вестимо.

Ответил ему Болдырь также шепотом:

- Спешишь, брат, с монашеством. Нет твоей Василисы, да и не вернешь. Ты-то вот все живой, яко заговоренный ходишь. Неспроста это, ох, неспроста. Знать, для иного Господь тебя избрал. Так что не тебе выбирать, а Ему! Помни, атаман.

Казак проверил ладно ли сидит на нем оружие и уже, обращаясь к высыпавшей на полянку ватаге: