Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

очень довольна, так? — вздохнув, согласно кивнула, — тогда ты поймёшь меня: разве не стоит прислушаться к желаниям самого эру Ланэйра, к тому, что он сам считает хорошим для себя? — и рукой в мифриловых перстнях эдак изящно двинул в мою сторону.

Отвечать и спорить не хотелось, да и не мнила я переспорить дипломата с тысячелетним стажем, поэтому только вздыхала, надеясь, что ему наскучит говорить об этом и он перейдёт на что-нибудь ещё.

Что-нибудь ещё не замедлило явиться: заполошно треща крыльями, в рассеянный свет влетел бражник и начал потерянно метаться между светлячками.

— О, королевский бражник… — Элронд очарованно вздохнул и заботливо, с интонациями дедушки Дроздова сообщил, — у них сейчас сезон размножения. Надо погасить светлячков, чтобы он мог сориентироваться по луне и найти самку.

Удивилась:

— Я было думала, владыка, что в Лориэне всегда всему сезон… вечное лето же.

И выяснилось, что лето летом, а сезон сезоном. Некоторые деревья и цветы и правда растут, цветут и плодоносят всё время, но у многих растений и животных сезонность соблюдается. Нужно же и отдохнуть. Так что лето в Лориэне вечное, но разнообразное. Вот сейчас, в частности, кувшинки у водопадов цветут, самый пик цветения. И нечего, дескать, богине со стариками пьянки пьянствовать, а надо веселиться и наслаждаться, вот вы с эру Ланэйром завтра и…

Притихла, обдумывая, как это у владыки Ланэйр если пьянку пьянствовать, так старик не хуже прочих, а как к водопадам, так сразу и молоденький.

И что он на водопады эти гонит? Древние греки вон верили, что в реку Алькьямон впадает струйка из Стикса, и кто в ту струйку, купаясь, попадёт, к тому в течение года придёт смерть. Может, в воды лориэнских водопадов вплетается струйка афродизиака какого? Судя по всему, владыке очень надо, чтобы консорт стал настоящим.

Вслух же, неуклюже меняя тему, спросила, что ж он светлячков не гасит. Бражник, тюкнувшись пару раз в светляка, уже ошалело ползал по столу. Владыка рассеянно капнул вина рядом с мохнатым чёрно-красным красавцем — тот оценил и, раскрутив хоботок, алчно приник к лужице.

Не выдержала:

— Я ведь ощущаю себя просто человеком.

Элронд очень так раздумчиво мурлыкнул:

— Ну, после стрелы в сердце уже точно не человек… — и начал, пощёлкивая пальцами, гасить светляков одного за другим.

Перещёлкал быстро, и темнота упала на окружающее. Сквозь ветви стала видна полная луна, и бражник, сориентировавшись, тяжело упорхнул, почти задев мою щёку крыльями. В темноте говорить было легче, и меня понесло:

— Вы… такие прекрасные, как бабочки, и я не хочу нести смерть. Никому, а особенно эру Ланэйру.

Ланэйр в темноте заинтересованно зашуршал одеждой, пододвигаясь поближе:

— Богиня, я для тебя похож на эту пьяную шерстяную тушку? — из откровенной тирады он извлёк только образ, полностью проигнорировав смысл.

Интересно, мэллорновое вино и правда настолько пьяное, что сверхсдержанный Ланэйр так расслабился? Что ж, правду говорить легко и приятно:

— Нет, на махаона.

— Не знаю такой бабочки…

О, вот как… может, здесь такой и нет.

Выдохнула:

— Она великолепная. Я похожих видела в альбоме Эрренриорла, жёлтых с лазурными пятнышками. — И невпопад добавила, — тот поединок с Трандуилом, я его никогда не забуду. Ты был как бабочка тогда.

— Да, мы тогда с чувством поиграли в салочки… но это ведь шутка была, не настоящий бой, — и опечаленно добавил, — я хотел понравиться, показывал себя… а ты боялась и беспокоилась. И всё равно запомнила.

Помолчал, повозился в темноте и с усмешкой спросил:

— Может, и у Эрренриорла что-нибудь запомнила… кроме бабочек?

Вежливо прошелестела в тон:

— Как не запомнить картины такого художника… жуки и ящерки у него куда как хороши. Спасибо за подарок.

Почуяла, что на этом моё остроумие кончается, а Элронд с Глорфинделем только уши насторожили, и сейчас Ланэйр нашутится как следует. Но он смолчал и только вздохнул.

Тогда забеспокоилась, не обиделся ли он. Но сказать ничего умного не смогла, только повздыхала да поёрзала.

А потом и говорить стало не надо. Элронд, открыв очередной кувшин, прочувствованно сказал, что в такую хорошую ночь нельзя не спеть. Собутыльники согласились, и Ланэйру тут же принесли лютню, сгоняв за ней брауни в Семидревье.

Ланэйр поперебирал струны — и запел. Немного погодя вторым голосом вступил Глорфиндель, и чуть позже, глуховатым подголоском — сам владыка.

Слушала пение на три голоса, а про себя по-дурацки радовалась, что мне не восемнадцать — будь я молоденькой, упала бы в объятия певца, потеряв и без того невеликий разум. А сейчас, такой, какая есть, могла удержать себя.

Могла любоваться, смотреть с восхищением — и не трогать, не пытаться присвоить. Пусть прекрасная бабочка, посидев на ладони, улетит живой.

Печаль моя светла…

Не заметила, как уснула. Очнулась от тихого разговора:

— Цветочная королева устала, не надо было так засиживаться… всё-таки, каким бы Ороферион не был, а обряд провёл вовремя, рискнул… молодец. Иначе не довёл бы я её живой. Человеческое сердце не выдержало бы всего, что ей пришлось перенести.

Он так тихо, спокойно говорил, что вновь провалилась в сон под шелест листвы и голосов. Иногда, выныривая из забытья, воспринимала слова, но шевельнуться не могла, тело спало крепко.

Эльфы всё говорили. Узнала голос Глорфинделя:

— Друг мой, чего ты ждёшь? С твоим опытом и не обольстить… да, богиню, но ведь она женщина, да ещё и человеческая… и ты нравишься ей.

Повисло молчание. Я уж думала, что Ланэйр не ответит, но он медленно сказал:

— Я понимаю, что обольстить мог бы, что её тело не смогло бы сопротивляться страсти, а я умею её вызывать. Но я вижу, что она не хочет, — и со смешком добавил, — видно, жалеет мою красоту.

Глуховатый голос владыки звучал не слишком довольно:

— Давнуть пришлось бы совсем чуть-чуть.

Снова наступило молчание, такое долгое, что я думала, оно не прервётся. Но Ланэйр ответил. Тихо, с силой сказал:

— Я никогда не любил. Думал, что уйду в Чертоги, не познав этого чувства — и тут, на склоне лет… Я хочу подарить ей лучшее. То, чего не дарил ей никто — свободу. Пусть будет так, как она захочет, как бы ни было. Владыка, прошу, перестаньте давить на неё. Не надо.

Элронд, похоже, впечатлился — стало слышно его дыхание. Потом покаянно так сказал:

— Я слышу истинно благородного сидхе. Вы уподобляетесь мужам древности, эру Ирдалирион. Нынче такое редко встретишь. Вы устыдили меня; я более не буду пытаться давить на Блодьювидд, хоть и видят Пресветлые, будь вы парой, это бы принесло Лотлориэну невиданное цветение… Такая сила пламени… Что-то скажет Темнейший, увидев