Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

когда он заулыбался и потянулся ко мне, радостно зашипев, про всё забыла и метнулась навстречу, не хуже любой эльфийки причитая про маленького маминого жучишку и чувствуя, что по щекам побежали слёзы.

Халаннар отпустила его, и Ллионтуил, шустро доползя до зеркала, неуверенно поднялся на ножки, придерживаясь за стекло и пытаясь пройти дальше. Опустилась напротив и тоже прикоснулась к стеклу, весело разговаривая с ним и беспокойно вглядываясь в туманную золотистую дымку, красившую всё, что было на той стороне, в оттенки старого золота. Он выглядел хорошо, мой мальчик, и был рад мне. Время летело, и я очнулась, только когда Ганконер подошёл, нагнулся и взял сына на руки.

Поднялась следом. Криво улыбаясь, он сказал:

— Знал, что ты на меня не посмотришь, сразу на него, и хотел сначала побыть с тобой один на один. Думал, ты хочешь попрощаться. Радовался, что ты вспомнила… — губы его свело судорогой, и он перестал улыбаться. Почти с ужасом поняла, что он сдерживает слёзы. Помолчав, Ганконер сказал: — И вот, я вижу, что ты сияешь и жива… Элу Элронд считает, что наступает Золотой Век для Арды, и что ты долго будешь с нами.

Молчала, с улыбкой глядя на них, и по-прежнему прижимая руки к стеклу, тянясь в сторону ребёнка — откуда я знала, что так всё выйдет? И что будет, тоже не знаю. Мне нечего сказать. Ганконер, почему-то мучительно подбирая слова, всё-таки говорил:

— Думал, старый чёрт Трандуил перебирает со своей паранойей, раз я не чувствую тебя в этом мире, что скрывает свои пути… думал, что примерно в это время вы должны подъезжать к Эрин Ласгалену… был поражён.

Смутно припомнила, что, пока я гужевалась над сыном, по обе стороны зеркала изъяснялись на квенья, больше матом, и сыпали громами и молниями. Ну да, ну да, есть такой словарь приличного человека, и в нём словосочетание «я о…уел» настоятельно рекомендуется заменять другим — «я поражён».

Ганконер, которого было начало развозить, ощутимо собрался и взбодрился, и, похоже, был полон идей — даже я это видела. Окружающие, кажется, видели это гораздо получше и совсем не радовались. Во всяком случае, только Ганконер вкрадчиво, с лаской в голосе пропел, что у нас есть дитя и совершенно естественно матери быть с ним, я не успела согласиться (мне это тоже казалось очень естественным и желанным), как вступил владыка Элронд, так же вкрадчиво:

— Богиня выразила желание погостить в Лотлориэне до следующего Самайна, — и я в очередной раз удивилась пластичности лица Ганконера: вместо сахарной безмятежности тут же был явлен ужасающий лик Темнейшего — и при этом он продолжал бережно держать младенца.

Голос шуршал, как чешуя змеи, затаившейся во мраке:

— Элу Элронд, вам, конечно же, известно, что мне нет хода за Завесу, но ведь это только мне… — и, с вежливой улыбочкой: — Я доплюну, если захочу. А я захотел.

Испугалась. Не насмешило даже совершенно неиспуганное ворчание Глорфинделя:

— Теперь понятно, у кого она научилась плеваться…

Вспомнила, как в одной книжке татарский хан так же змеино прошелестел, что малахаем докинет из Орды до Москвы. И русский князь обречённо подумал, что в малахае том три тумена. Тридцать тысяч всадников. А сколько орков в Ганконеровом плевочке? Подобралась, пытаясь высказаться вежливо и обиняками, но вышло, что вышло. Сама удивилась, как резко и испуганно звучит голос:

— Я против! И я считаю, что мир в Лотлориэне и его существование в целом гораздо важнее, чем моя жизнь!

Осеклась, когда Ллионтуил, до этого сидевший тихонько, уловил интонацию и забеспокоился, подал голос и потянулся ко мне. Ганконер улыбнулся ему с невыразимой нежностью, поукачивал, молча, и похоже, о чём-то размышляя. Мягко, с легчайшим укором вздохнул:

— Что ж, возлюбленная, ты сможешь продать мне свою жизнь столько раз, сколько захочешь. Я понял, не стоит унижать меня… более явной демонстрацией своей силы.

Удивилась, спиною ощутив сочувственные взгляды — не в мою сторону, на Ганконера! Как будто это я тут самый страшный зверь, а не Темнейший только что угрожал нашествием орочьих орд! Высокородные ещё и завздыхали понимающе. Слов не было, и я только запыхтела возмущённо.

— Эру Ирдалирион твой консорт, Блодьювидд? — Ганконер смотрел мне за спину внимательно, как потревоженная кобра, пытающаяся понять, в кого вцепиться.

Неприятный холодок, поселившийся было в груди, моментально расползся по всему телу. Была почему-то унижена и оскорблена вопросом — но напугалась ещё больше и очень быстро, проглотив оскорбление, ответила:

— Нет, — глухим голосом, чувствуя, как щёки начинают полыхать.

Он с удивлением поднял брови:

— Нет? Он спас тебя, вывел из орочьих пещер, вы были вместе целый месяц — и нет?

Подумав: «Я ещё и живу с ним, и молочко по утрам пью, сидя вместе на ветке», вслух не сказала больше ничего. Подробности были точно лишними.

Ганконер, однако, не унимался:

— Неужто эру Глорфиндель? — кажется, он и правда хотел понять.

От неприятного объяснения спас упомянутый Глорфиндель:

— У богини нет консорта, — Ганконер просветлел лицом и повернулся ко мне, желая что-то сказать, однако Глорфиндель внушительно добавил: — Но она пообещала погостить в Лотлориэне до следующего Самайна. Слово было сказано.

По Ганконеру было видно, что он заколебался. Ну да, для эльфов сказанное слово иногда имеет вес уже свершившегося события.

Владыка Элронд, похоже, как опытный дипломат, решил ковать железо, пока горячо и возгласил с елеем в голосе:

— Кроме того, путешествия по Арде вещь опасная, богиня едва не погибла… только случай спас, к чему такой риск? К тому же есть мнение, что в Мордоре Блодьювидд снова начнёт развоплощаться, — и рукой повёл эдак с драматизмом, а я поняла, что, скорее всего, про полезность для моего здоровья Феанорингов Темнейшему не сказали.

Ганконер постоял, подумал, что-то явно для себя решил и наконец тяжело изронил:

— Хорошо. До Самайна, — и, ласково, — Блодьювидд, попрощайся с сыном — ему пора кушать и спать, не стоит нарушать распорядок, — и тут же передал его Халаннар.

Я не знаю, как это вышло и не сделал ли чего Ганконер специально, но Ллионтуил живо сообразил, что его уносят прочь. Такого душераздирающего, безутешного рёва я от него никогда не слышала. Понимала, что ничего ужасного не происходит, и что увижу я его ещё, если сама жива буду — и всё равно рванулась сердцем вслед и завсхлипывала; остановить, однако, не смела. Он там, а я здесь, у зеркала-то долго не высидишь, да и сколько шаманы связь удерживать могут?

Ганконер смотрел участливо, голос подрагивал:

— Богиня, ребёнок страдает без матери. Ты нужна ему, ты нужна нам… — но под этой участливостью чувствовалось удовлетворение стервятника, нашедшего слабое