Федеративные идеи в политической теории русского народничества - Фэй Хайтин

союз людей, как одна общественная форма национальность при рождении получает лишь возможность быть прогрессивной, а не привилегию уже по самому факту своего бытия являться символом прогресса.

Приведенное суждение Лаврова обобщил В. Ф. Пустарнаков: «Во всяком случае, по Лаврову, национальность не есть еще, по самой своей сути, орган прогресса, не является сама по себе представителем прогрессивной идеи, хотя и может стать таковой»[259].

Вторую ложную идеализацию национальности Лавров увязал с одной из ложных идеализаций государства: чем государство больше, тем оно сильнее.

Государство всегда стремится стать всемирным с целью полностью обезопасить свое существование, практически это выражается в захвате новых территорий, присоединении других национальностей или, как минимум, групп людей. Однако эта идеализация ложна: расширение территории государства исторически плохо коррелирует с его усилением. Обустройство новой территории требует затрат, а новая насильно подчиненная национальность обычно лишь повышает в обществе градус недоверия и вызывает недовольство, что вынуждает государство тратить больше сил и средств на его подавление. Поэтому Лавров призывал истинных патриотов к «рациональному патриотизму».

Вторая ложная идеализация национальности часто идет рука об руку с третьей – идеей о том, что в идеальном мироустройстве одна национальность должна составлять одно государство, а разным национальностям следует быть оформленными в разные государства.

Известно, рассуждал Лавров, что государство подразумевает закон, некий правовой порядок, единый для всех проживающих на его территории. Но «весьма понятно, что культурная связь может существовать и для личностей, экономические, политические и умственные требования которых весьма различны. Две группы людей, говорящих на одном и том же языке, могут иметь совершенно различную обстановку. Промышленные и торговые центры могут быть общи для людей, имеющих различный образ жизни, и различны для людей, сходных по образу жизни»[260]. Более того, Лавров даже одобрял «раздробление национальностей на независимые государства», так как это «гораздо более способствует прогрессу обществ, входящих в состав данной национальности, чем соединение всей нации, говорящей каким-либо языком, под законы одного государства. Имея это в виду, прогрессивные партии должны более заботиться о независимости территорий, лежащих за пределами их политического отечества, но имеющих с ним общий язык, чем о включении их в одно государство»[261]. Лавров искренне полагал, что небольшие соседние государства, народы которых говорят на одном языке, будут создавать здоровую конкуренцию в культурной и экономической областях, что станет способствовать прогрессу. Однако это положение более чем спорно. Допустим, две небольшие государственные формы с населением, близким по национальному составу, смогут умерить свое стремление «поедать» друг друга, но как они поведут себя в случае столкновения их интересов? Если появится экономическое или социальное противоречие между этими маленькими государствами, сможет ли языковая и культурная близость предотвратить конфликт? Возникновение новых государств повлечет за собой формирование у них новых экономических целей, для достижения которых будет оставаться все тот же несовершенный инструмент – государство.

Лавров отрицал легитимность формы национального государства как единственно возможной, полагая, что одна национальность может жить в разных государствах, а разные национальности, если у них общие интересы, безусловно, способны составлять одно государство. Словом, национальность и государство могут быть идентичными друг другу, а могут и не совпадать, между ними не существует обязательной связи. При этом освободительные движения национальных меньшинств, их стремление выделиться из состава более крупного государства Лавров оценивал с точки зрения прогрессивности общественного уклада этих меньшинств. Если он не сомневался в том, что пытающееся отделиться общество устроено справедливее другого, в составе которого оно вынужденно находится, а его члены после отделения будут иметь больше возможностей для развития личности и больше влияния на общественное устройство, то лишь приветствовал такой процесс.

Лавров пришел к формулированию противоречия: при рассмотрении государства в теоретическом аспекте выясняется, что справедливый общественный договор угрожает легитимности государства как аппарата принуждения, в практическом же аспекте национальный состав государства содержит в себе угрозу его распада. То есть и в теоретическом, и в практическом смысле государство оказывается внутренне противоречивой конструкцией.

Теоретически, читаем у Лаврова, «два источника государственной связи – естественное начало принудительности и обдуманное начало договора – вступают в столкновение, потому что последнее во имя справедливости стремится уменьшить принудительность»[262]. На практике же «мы имеем пред собой дилемму. Чем государство меньше, следовательно, слабее для внешней борьбы, тем более ему грозит внешняя опасность потери самостоятельности; оно может оградить свою самостоятельность, лишь делаясь сильнее в этом отношении и увеличиваясь. Но с тем вместе растет различие в интересах его частей, различие политического влияния центров и остальной страны; растет недовольство, и, следовательно, государство, ослабляемое сепаратизмом, подвергается большим внутренним опасностям»[263].

Тогда, возможно, государство является вообще бесполезной структурой, и от него следует полностью отказаться? С этим Лавров тоже не соглашался. Он не раз высказывал мысль, что любая форма организации общества является только орудием, а опасна лишь ложная идеализация этого орудия. Следовательно, государство, по мнению Лаврова, временно может являться подходящим орудием социального прогресса.

Исходя из этого утверждения, он указывал два значимых процесса в прогрессивной эволюции государства, два двигателя государственных реформ: «Политическая эволюция выражается в двух стремлениях. Во-первых, государственный элемент выделяется из всех общественных форм, вызванных наличными общественными потребностями, чтобы создать себе специальные органы. Во-вторых, насильственное подчинение большинства личностей государственному договору ограничивается все меньшим числом личностей, причем фиктивный договор государства получает более действительности, государственная связь скрепляется, но в то же время сближается со связью просто общественной. Оба этих стремления можно назвать прогрессивными, потому что первое имеет в виду теоретическую истину государства, второе – внесение справедливости в государственные формы. Тем не менее оба стремления в процессе своего осуществления должны привести государственный элемент в жизни человечества к его минимуму»[264].

Здесь следует обратить внимание на то, что Лавров относил участие в реформировании государственного договора к практическим действиям, а стремление к эволюции общественных форм – к теоретическим основам государства, что, казалось бы, входит в противоречие с приведенным выше анализом. Однако не только «договор», «закон», но и «национальность», «общественные формы» – все перечисленные понятия являются продуктами идеализации.

А на практике, по мнению Лаврова (сформированному, несомненно, под сильным впечатлением от американской конституции), выделение государственных институтов из существующих общественных форм – это идеал, цель, к которой следует стремиться, а выработка общественного договора, законов, конституции государства – это реальная деятельность, практика перестройки общественной жизни и государственной системы.

Желая уменьшить принудительный элемент в законе, Лавров настаивал: «Идеал государства, как я уже говорил, обращается в представление о таком союзе, где лишь тот подчинен договору, кто имел средства и возможность обсудить договор, обсудил