Федеративные идеи в политической теории русского народничества - Фэй Хайтин

управления? Немцев считают около сорока миллионов. Неужели же все сорок миллионов будут членами правительства? Весь народ будет управляющим, а управляемых не будет. Тогда не будет правительства, не будет государства, а если будет государство, то будут и управляемые, будут рабы. <…> итак, с какой точки зрения ни смотри на этот вопрос, все приходишь к тому же самому печальному результату: к управлению огромного большинства народных масс привилегированным меньшинством. Но это меньшинство, говорят марксисты, будет состоять из работников. Да, пожалуй, из бывших работников, но которые, лишь только сделаются правителями или представителями народа, перестанут быть работниками и станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты государственной, будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом»[219].

Несмотря на то, что пролетариат отличается от всех прежних господствующих классов, он в лучшем случае сумеет заменить собой господствующий класс лишь какого-то одного государства, но при этом качественная сущность государства как экономического субъекта мировой политико-экономической системы останется такой же, какой она была и раньше. Революционерам, которые хотят создать государство, в конце концов, приходится следовать принципам поведения современного государства. Понятно, что для борьбы с врагами революционерам надо использовать это орудие господства. Но неизбежным следствием такой политики станет дифференциация революционеров: кто-то попадет в господствующую группу, а остальные снова окажутся порабощенными. И со временем эти новые порабощенные заметят, что «революционное государство» уже ничем не отличается от других реакционных государств. К тому же нельзя сбрасывать со счетов и обычные человеческие слабости революционеров, которые подвергнутся искушениям государственной власти: «Знаем, что власть действует столь же развратительно на тех, кто облечен ею, сколько и на тех, кто принужден ей покоряться. Под тлетворным влиянием ее одни становятся честолюбивыми и корыстолюбивыми деспотами, эксплуататорами общества в свою личную или сословную пользу, другие – рабами»[220].

Маркс ответил Бакунину специальной работой, написанной в виде критического конспекта «Государственности и анархии», в которой, в частности, заметил: «Неужели, например, в профессиональном союзе весь союз образует свой исполнительный комитет? Неужели на фабрике исчезнет всякое разделение труда и различные функции, из него вытекающие? А при бакунинском построении „снизу вверх“ разве все будут „вверху“? Тогда ведь не будет никакого „внизу“. Неужели все члены общины будут в равной мере ведать общими интересами „области“? Тогда не будет никакого различия между общиной и „областью“. <…> Это для Бакунина главное – „нивелировка“, например, всей Европы до уровня словака – продавца мышеловок. <…> Но пока что мореплавание остается главным средством для „преуспеяния народов“. Вот единственное место, где г-н Бакунин говорит об экономических условиях и усматривает, что они создают условия и различия между народами, независимые от „государства“. <…> Радикальная социальная революция связана с определенными историческими условиями экономического развития; последние являются ее предпосылкой. <…> Он хочет, чтобы европейская социальная революция, основывающаяся на экономическом базисе капиталистического производства, произошла на уровне русских или славянских земледельческих и пастушеских народов и чтобы она не переступала этого уровня» [221].

Бакунин усматривал классовые различия лишь в имущественном состоянии и привилегиях. Для Маркса же экономическое положение класса определяло не только его политический статус, но также социальные и культурные особенности. Поэтому Маркс критиковал Бакунина за упрощенный подход к классовому анализу, за то, что тот стремился всех уравнять под единый стандарт, ориентируясь при этом к тому же на русских крестьян-общинников. Эти критические замечания были справедливыми: экономические познания Бакунина действительно были недостаточными, а его понимание классовых различий страдало односторонностью. Именно поэтому он сумел лишь интуитивно почувствовать приближение нового этапа революционного движения, но оказался не в состоянии адекватно его проанализировать.

Глава 3

Концепция федерации у П.Л. Лаврова

Историография

Уже в советские времена при исследовании личности и идейного наследия Лаврова стали обращаться к работам зарубежных ученых, хотя и оценивали их в критическом ключе. Так, В.М. Новиков отмечал, что на Западе ошибочно говорят об идейной близости Лаврова и Ленина, которые совершенно по-разному воспринимали личность. Ленин – в соответствии со взглядами Л. Фейербаха – относился к личности как к абстрактному объекту. А у Лаврова личность была конкретной, революционной и деятельной[222].

Личностью и работами Лаврова в широком контексте истории освободительного движения занимался М.Г. Седов. Историк считал, что народничество было одним из важных источников русского марксизма. В середине 1960-х г. вышла его фундаментальная монография на эту тему[223], а спустя несколько лет – статья, посвященная Лаврову[224]. Исследователь полагал, что по вопросу об отношении к революции взгляды Лаврова близки к бакунинским: оба мыслителя не считали значимым политическое содержание революционного движения и всерьез воспринимали только экономические и социальные преобразования. М.Г. Седов считал, что теории личности у Лаврова и Михайловского возникли почти одновременно, и в обоих случаях утверждалось: не массы, а именно личность играет главную роль в деле исторического прогресса. Между тем исходные посылки такого заключения отличались друг от друга. В концепции «критически мыслящей личности» Лаврова акцент ставился на разуме этой личности и на ее участии в революционной деятельности. Михайловский же, говоря о «борьбе за индивидуальность», приоритетное внимание уделял труду и взаимоотношениям между личностью и обществом.

Мировоззренческая система Лаврова во многом основывается на двух понятиях, соответствующих теоретическому и практическому аспектам анализа явлений, – «идеализация» и «общественная форма». Исследователи учитывали эту особенность его взглядов. «Лавров постоянно требовал единства науки и практики», – подчеркивал В. В. Богатов[225]. Ученый называл основами учения Лаврова окружающий мир и историю. Теоретические изыскания мыслителя всегда влекли за собой практические рекомендации, одно не рассматривалось без другого. Поэтому у Лаврова, как заметил В. А. Малинин, «требование разумной действительности есть, в сущности, требование борьбы за разумное, требование критическое в теории, революционное в жизни»[226].

В советское время критики теории Лаврова указывали на недостаточное понимание им роли государства как арены классовой борьбы. В частности, Т. Г. Семенкова утверждала: «Все учение Лаврова о государстве пронизано субъективным освещением проблемы. Он не останавливался на рассмотрении действия объективных экономических законов, трактуя внесение государственного элемента как волевой акт»[227].

Другое направление рассмотрения личности Лаврова фокусировалось на связи мыслителя с революционной деятельностью. Об этом писали Т. П. Саранина, Г. И. Кучерков и Б. С. Итенберг. Т. П. Саранина доказывала, что слабым местом антропологии Лаврова является недостаточное понимание им классового характера морали[228]. Г. И. Кучерков изучал революционную деятельность Лаврова, в частности, в первой организации «Земля и Воля», сравнивая его идеи с идеями