Пятая печать. Том 1 - Александр Войлошников

— Короче. Докладывать мне про то, что видишь, слышишь, чуешь. Понятно? Кхе-кха… — Достав из стола консервную банку, Гнус долго сплевывает туда мерзко тягучий харчоек. — Тут пацаны особенные, — продолжает Гнус, любуясь харчком, — враги народа. Чесы. Понятно? А ты че такой культурный? Интеллигент? Или еврей? Так и говори! У нас этого-того не скроешь!.. А че ты такой ушлый — при галстуке? Галстуки носить чесам происхождение не позволяет… давай сюда!

Снимаю галстук, досадуя на то, что забыл его раньше выбросить. Гнус небрежно швыряет галстук в мусорную корзину, но промахивается. Звякает нарядный никелированный зажим галстука… а мама так заботливо выбирала его в магазине! — и вдруг мне становится обидно… за пионерский галстук!! Чувствую, что краснею и злые слезы вот-вот брызнут из глаз, но не успеваю я ничего сказать Гнусу — меня опережает Таракан:

— Ну-ну-ну! Разрюмился… Тута не пионерский отряд. А наоборот. Но раз в душе ты пионер, то долг пионерский сполняй! А шо ты тута хотишь быть пионером — ты этого-того — при себе держи! Понимаш, будто ты пионер в тылу враха! Ить чекисты кажин день — в тылу враха. Особливо — в СССР. Ежли б мы не держали народ в ежовых рукавицах, все зараз в антисоветчиков перекинулись! То-то… А как ты нам сообчать будешь — так ет мы с тобой свяжемся… хучь через карцер. А окромя нас троих, сам знаш, никто про ет ни сном, ни духом… ни-ни… токо сам будь аккуратней, никому не доверяй! Все втихую примечай: кто чем дышит, где какой непорядочек проклюнется. Понимаш? Да ты ж — не колхозник. Ушлый пацан — наскрозь хородской. Будь спок — сработаемся. Усек? — И Таракан подмигивает мне по-свойски, как единомышленнику. И во мне подпрыгивает желание подразнить Таракана. В школе я всех передразнивал, от Двучлена до Крысы.

— Усе-ок, — откликаюсь я эхом, оглядываясь заговорщически по сторонам, и сообщаю: — В дежурке, понимаш, непорядочек… дежурный тута… с расстегнутой ширинкой… а отель толды… три буковки из слова «заштрихуй» выглядают… Понимаш? То-то и оно…

— Ну ты дае-ешь… — удивленно протягивает Таракан, простодушно дивясь моему скудоумию. Но пока тараканьи мозги работают со скоростью остановившегося будильника, под серой кожей Гнусовой чекистской морды суетятся, бегают злые живчики желваков. Поднимается Гнус со стула, ощерив желтые, не чищенные со дня рождения и на вид-то вонючие зубы, но приступ кашля возвращает его к банке с харчками. А тем временем мой «стук» до Таракана доехал и зацепил. Подносит Тараканище к моему носу кулачище размером — о-го-го! — с мой кумпол!.. а для большего сходства — тоже с рыжими волосами.

— Чем пахнет?!

— Могилой… — отвечаю я, уважительно ознакомившись с габаритами кулачища.

— То ж то… задену — мокрое место! Ррразмажу, тварь!!

После неожиданного пинка, я, распахнув головой двери, лечу кубарем вниз по лестнице, опережая звук хриплого карканья сверху: «Следующий!»

Встаю на ноги. Руки трясутся, но нервные комки в груди и в горле — как рукой сняло. Злость — лучшее средство от горя! Глаза сухие — ни слезинки! Чую — шишка на лбу наливается спелой вишней… Ништяк! Оприходуем, как подарок от органов в день рождения! По мере расцветания шишки на лбу, увядает в душе вера в Сталина. Что же он, Всезнающий, про НКВД не знает??!

* * *

Пройдет не так много дней, и в ДПР получу я ответ на этот вопрос. И пойму, что первая шишка в учреждении НКВД — та самая точка, которой закончилась моя жизнь в советском мире, осененном вниманием и заботой Великого Вождя. И сегодня, пятого ноября тридцать седьмого года, не просто одиннадцатая дата моего рождения, а день рождения другого мировоззрения, заполненного ненавистью. И не только к Сталину, но и ко всему, что называется советским!

Конец репортажа 2

Репортаж 3

Страх

Из страны непуганых идиотов

Сталин создал страну напуганных идиотов.

(Историк)

В родном своем краю.

Все мы Сталиным воспитаны…

(М. Исаковский)

Прошло полгода.

Время — май 1938 г.

Возраст — 11 лет.

Место — ст. Океанская.

Бац!! — врезают мне по радостно лыбящейся мордахе! Бац! — и еще!!

— За что-о?! — закрыв лицо, забиваюсь в угол умывальника. Передо мной — огольцы из старшей группы: Бык и Кузя. Нормальные огольцы… какая же муха их кусает?!

— «По поручению Присяжных…» — начинает Бык уставную форму Приглашения на Присягу.

— Не пузырись, — перебивает его Кузя, обращаясь ко мне, — сам напросился, Ваше сиятельство… агитатор хренов за светлое будущее! Парочка плюх полагается по регламенту Приглашения на Допприсягу. Для торжественного настроения.

— «…ожидай Собрание Присяжных в Зале Ожидания с начала мертвого часа!» — заканчивает Бык традиционную фразу Приглашения на Присягу. Так обидно начинается еще один день в ДПР. Однако!.. а фискальное дело поставлено у огольцов получше, чем в НКВД! Вчера, после отбоя, рассказал я пацанам книжку про коммунизм Томмазо Кампанеллы «Город Солнца», а по утрянке в умывалке — бац, бац! — отоварили по морде: нарушение Присяги!! И когда успели настучать? Оперативно… но несправедливо! Я не Павлик Морозов! Впрочем, с Павликом Морозовым не чикались бы. Не приглашали на Присягу, а нашли б его по утрянке висящим на трубе в умывалке. Так должно быть по Закону и Присяге, потому что против страха есть одно средство — еще больший страх. Такой, чтобы страшнее всех страхов!

В мертвый час забираюсь я в укромный закуток, оставшийся от печки в конце широкого коридора, который называется «Большим бульваром». Это и есть Зал Ожидания — единственное местечко в ДПР, кроме кондея, где можно тихо сидеть в одиночестве, «пребывая в состоянии сосредоточения души и духа для процесса духовного самоуглубления», как это предписано инструкцией по подготовке к Присяге. Таков ритуал. И пацанам ко мне подходить нельзя, чтобы не мешать мне думать про мою прошлую жизнь «для духовного очищения перед вхождением в будущую». Моя прошлая жизнь была не настолько продолжительной и содержательной, чтобы о ней долго думать. И вши зудят. Зато «в минуты жизни трудные, когда на сердце грусть» — всегда при себе утешительное занятие: надыбаешь ее, единокровную, бе-ережно на ноготь посадишь, а другим ногтем осторо-о-ожненько, чтобы почувствовать упругость ее тельца, надавишь… Чик! — брызнула, родимая! Занятие тихое, интеллектуальное, требует аккуратности, сосредоточенности, а потому для нервов полезное. Я б на месте докторов вместо всяких порошков насыпал бы неврастеникам по горсти вшей в кальсоны. И никаких нервных мыслей!

Зябко. Язва на щеке чешется. Постепенно задумываюсь, и внутри моего наголо остриженного кумпола самозарождаются кое-какие мыслишки. Говорят, самое вредное из того, что глотают, — это обида. Поэтому первыми, растолкав всех, нетерпеливо выскакивают с воплями мысли обиженные: «А кому кисло от того, что я в коммунизм верю? Да хоть сто раз я Присягу приму, а в коммунизм буду верить!!» Когда обиженные накричались, подходят, вздыхая, мысли печальные на тему:

«У него было только короткое прошлое, мрачное настоящее и неведомое будущее».

Это — цитата из книги, из-за которой кликуха у меня — Граф Монте-Кристо. Это я эту книгу в ДПР притаранил. У всех в ДПР клички нормальные и необидные, а у меня с подначкой: «Ва-аше сия-ательство»! Если бы не эта книга — звали бы меня Рыжий. Кликуха обычная, со школы привычная. А мама звала меня «солнышко»… и папа маму звал так же…

Полгода прошло, как маму и папу забрали, а о чем бы я ни начинал думать — к ним в мыслях возвращаюсь. Когда-то я козла увидел, за столб привязанного. В одну сторону бежит козел — веревка наматывается и к столбу его притягивает, в другую сторону бежит — то же самое… Пацаны говорят: нельзя о родителях много думать — от этого чекануться можно. Легко сказать: не думай! А если память прищемило на том месте?!

«Граф Монте-Кристо сидел, подавленный тяжестью воспоминаний».

«Граф» — он шустрый: пролез в ДПР сквозь решетку раньше меня и… сразу влез в души чесиков! Будто кино «Чапаев»! А как же «наш пострел ко всем успел»? Не кино же — книга! А так. В комнате политпросвета стоит конторский шкаф с отломанной дверкой. Называется «Библиотека ДПР». Там вместе со старыми газетами лежат еще более древние, чем газеты, разрозненные журналы «Коммунист», полсотни экземпляров брошюры «Биография И. В. Сталина», и столько же — «Биография В. И. Ленина». Никто не чинит дверку шкафа для сохранности таких библиографических ценностей. Хотя газеты и растаскивают на гигиенические нужды, но на биографии вождей не посягают: жесткая бумага отпугивает.

В тот день, когда узник замка Иф, меня опередив, предстал перед восхищенными взорами узников ДПР, из «Библиотеки» исчезли «Биографии Сталина». Будь бы воспитатели повнимательнее, они бы имели большое удивление от пробуждения интереса пацанов к биографии Сталина! И не только в комнате политпросвета, но и в спальной, а то и на прогулке пацаны глазами, горящими от жажды познания, впивались в странички под обложкой «Биография Сталина»! Конечно, если нас не Утюг прогуливал. Воспитатель с такой теплой кликухой методику детских прогулок почерпнул из кладезя армейской премудрости, по которой надо поровну есть и гулять: шаг в шаг, а меньше ни на шаг! Хорошо, если прогуливает он нас строем, даже с песней, но частенько выстраивает нас в одну шеренгу, командует: «напра-а… о!» — и гоняет гуськом и бегом все быстрее и быстрее вдоль забора по периметру прогулочного двора. Утюг говорит, что он в армии три года так гулял. Вот за это теперь мы и расплачиваемся.