Репортер - Михаил Дегтярь

Вбегает в здание типографии. Долго бежит по коридорам… А за кадром голос Арсения Тарковского:

Сегодня пришла, и устроили намКакой-то особенно пасмурный день,И дождь, и особенно поздний час,И капли бегут по холодным ветвям,Ни словом унять, ни платком утереть…

Женщина вбегает в комнату, судорожно роется в гранках, что-то находит и успокоенно откидывается на стуле: к счастью, ошибки в наборе нет. Теперь мы знаем, как страшно наказывало за такие ошибки то давнее время…

Он появился внезапно, словно возник из-за экрана, словно материализовался на наших воспаленных глазах.

Он стоял, сурово и печально глядя прямо на нас, в зал, в котором тридцать лет назад так же сидел его сын. Стоял, переживая вместе с нами эту тишину.

А затем тишина опрокинулась… Теперь я знаю, что такое овация. Истинная. Он только что посмотрел фильм своего сына, он шел по коридорам института, где учился, где начинался его сын, он вошел к нам – поклонникам своего сына, и покажите мне такого человека, который бы не заплакал, будь он на его месте.

Слезы как очищение, слезы как реквием по Андрею, ушедшему из жизни в минуты своей мировой славы, слезы как благодарность неистово-восхищенному залу…

Он сел, все так же печально рассматривая нас, печально и внимательно.

Профессор Илья Вениаминович Вайсфельд сказал, что Арсений Александрович Тарковский не написал ни одного стихотворения, которого бы он мог стыдиться впоследствии, что за всю свою жизнь он ни разу не поддался конъюнктурным иллюзиям. Ни разу не поддался… Его жена Татьяна Алексеевна передала ему книгу.

– Что ты прочитаешь сейчас? – тихо спросила она. – Анне Ахматовой?

– Очки, – взволнованно сказал он. – Я забыл очки.

Микрофон стоял так близко, что мы, затаив дыхание, слышали каждое слово.

Кто-то на сцене спросил: «Какие нужны очки, Арсений Александрович?» – «Плюс четыре», – усилили динамики его голос. И… по залу поплыли очки – маленькие лодочки в океане рук.

Мы словно возвращали ему зрение…

Прерываясь, борясь со слезами, которые его душили, Арсений Тарковский прочитал нам несколько стихотворений, последним из которых была «Колыбель», посвященная Андрею:

Вечер приходит, поля голубеют, земля сиротеет.Кто мне поможет воды зачерпнуть из криницы глубокой?Нет у меня ничего, я все растерял по дороге;День провожаю, звезду встречаю. Дай мне напиться.Этими стихами он попрощался с нами:Я свеча, я сгорел на пиру,Соберите мой воск поутру,И подскажет вам эта страница,Как вам плакатьи чем вам гордиться.

Стихи Арсения Тарковского с нами. С нами и фильмы его сына – Андрея Тарковского. Мы знаем теперь, как нам плакать и чем нам гордиться…

Учеба во ВГИКе запомнилась мне также встречей с кумиром моего детства – писателем Вениамином Александровичем Кавериным.

Один из Серапионовых братьев, Вениамин Каверин написал самый, быть может, любимый юношеский роман для поколений 40-х, 50-х, 60-х, 70-х годов – «Два капитана».

Не могу даже сосчитать, сколько раз я этот роман перечитывал…

Как я мечтал походить на главного героя романа Сашу Григорьева, который хотел разыскать затерянную экспедицию капитана Татаринова и стал ради этого летчиком-полярником!

Немалую роль в моей любви к Сане Григорьеву сыграло и то, что он, так же как и я, мучительно страдал немотой из-за своего заикания. Сашу потом вылечил чудесный доктор Иван Иванович. Благодаря этому я тоже верил в свое излечение…

В детстве Саня Григорьев дал себе клятву: «Бороться и искать, найти и не сдаваться…» – и следовал этой клятве всю свою жизнь. Много позже я узнал, что эти прекрасные слова – цитата из стихотворения английского поэта Альфреда Теннисона. В оригинале – «To strive, to seek, to find, and not to yield». Высечены эти слова на могиле легендарного полярного исследователя Роберта Скотта, одного из первооткрывателей Южного полюса в 1912 году, погибшего в этой же экспедиции на обратном пути…

Не знаю, читают ли сегодня «Два капитана». Все мои попытки убедить сына прочитать эту замечательную книгу ничем не закончились. Что-то, видно, ушло из нашей жизни…

На пятом курсе мы должны были написать полнометражную экранизацию какого-нибудь литературного произведения. Я выбрал детскую сказку Вениамина Каверина «Верлиока». Написал. И очень захотел показать свое произведение Вениамину Александровичу.

Жил Каверин в Переделкине.

Не помню уже, как я вышел на мэтра. Может быть, с помощью Вайсфельда… По крайней мере в памяти не сохранилось никаких авантюрных затей с попаданием на дачу выдающегося писателя.

Вениамин Александрович назначил мне встречу на утро.

Помню свою дорогу от электрички. Дом писателя на улице Горького.

– Знаю, – говорит женщина с милым лицом. – Вам назначено.

Вениамин Каверин встретил меня в своем рабочем кабинете.

Поразила восковая бледность его лица. Писателю было уже 86 лет.

– Я прочитал вашу экранизацию, – глухим голосом произнес Каверин. – Что ж, она имеет право на собственную жизнь.

Затем он коротко перечислил мне свои замечания, которые были выписаны у него на листе бумаги. Видно было, что он внимательно прочитал мой сценарий.

– Собираетесь поставить это? – неожиданно спросил он.

Я чуть со стула не упал. Где поставить, куда поставить? Я студент ВГИКа.

– Благословляю вас на постановку, – словно не заметив моего недоумения, сказал писатель. Голос его звучал все глуше. Видно было, что он устал.

Дверь кабинета была открыта, и писатель часто поглядывал куда-то туда, словно ожидая каких-то новостей. Как и Каверин, я тоже слышал запахи, которые доносились из кухни. Там суетились две женщины. Боковым зрением я видел, как они выносят из кухни на широких досках обсыпанные мукой вареники.

Конец ознакомительного фрагмента.