Фрейд - Питер Гай

И кроме того, была почта. С наступлением нацистской эры, когда дети и коллеги мэтра рассеялись по всему свету, его переписка стала еще более интернациональной. Сын Эрнст с семьей поселился в Лондоне, и Фрейд был рад, что Хильда Дулитл, которая в то время тоже там жила, поддерживала с ними связь. Другой сын, Оливер, пока оставался во Франции. Ганс Закс был в Бостоне, Эрнест Джонс – в Лондоне, Жанна Лампль де Гроот – в Амстердаме, Макс Эйтингон – в Палестине, и все они регулярно писали и заслуживали ответа[303]. Более того, будучи известным человеком, Фрейд получал письма от незнакомых людей, и некоторые даже удостаивались длинных, содержательных ответов. В одном из них, написанном на английском языке и адресованном американке, основатель психоанализа излагает свое давно сложившееся отношение к гомосексуальности. Его часто цитируют – вполне заслуженно. «Из вашего письма я заключаю, что ваш сын – гомосексуалист. Я весьма поражен тем фактом, что сами вы, сообщая о сыне, не упоминаете этого обозначения. Можно мне вам задать вопрос, почему вы его избегаете?» Но Фрейд не обвиняет женщину в типично американском ханжестве, а просто предлагает помощь. «Гомосексуализм несомненно не преимущество, но в нем нет и ничего постыдного, он не порок и не унижение; невозможно его рассматривать и как болезнь; мы его считаем разновидностью сексуальной функции, вызванною известной приостановкой сексуального развития». Такая точка зрения не удовлетворяла самих гомосексуалистов, которые были склонны относиться к своим чувственным предпочтениям как к альтернативному проявлению любви взрослого человека. Надо помнить о том, что в то время, когда Фрейд писал цитируемое выше письмо, его взгляды на гомосексуальность считались крайне необычными и не пользовались широкой поддержкой, по крайней мере публичной. «Многие лица древних и новых времен, достойные высокого уважения, были гомосексуалистами, – утешал он свою корреспондентку, – среди них – ряд величайших людей (Платон, Микеланджело, Леонардо да Винчи и т. д.). Преследование гомосексуализма как преступления – большая несправедливость и к тому же жестокость. Если вы мне не верите, прочтите книги Хэвлока Эллиса». Другой вопрос, способен ли он, Фрейд, помочь женщине превратить сына в «нормального» гетеросексуального мужчину. В любом случае он может дать молодому человеку «гармонию, душевное спокойствие, полную эффективность, независимо от того, останется ли он гомосексуалистом или изменится»[304].

Бунтарский характер Зигмунда Фрейда, который заставлял его подчеркивать свое еврейское происхождение и одновременно оскорблять чувствительность евреев, также определил неприятие общепринятых сексуальных норм и, если уж на то пошло, решение мэтра остаться в Вене, несмотря на усиливавшуюся опасность. Анонимной американской корреспондентке Фрейд ответил, что, если ее сын хочет пройти курс психоанализа, ему нужно приехать в Вену: «Я не намерен отсюда уезжать». Нельзя сказать, что он совсем не видел на горизонте грядущих бед. «Тревожное предчувствие говорит нам, – писал мэтр Арнольду Цвейгу в октябре 1935 года, – что мы, бедные австрийские евреи, тоже заплатим по счету». А потом прибавил: «Даже на события в мире мы смотрим с еврейской точки зрения, но мы не можем иначе!»

Finis Austriae[305]

Гитлер заставлял Фрейда принимать еврейскую точку зрения – и Фрейд был в ярости. Как и его близкие друзья. «Мой личный врач, д-р Макс Шур, – сообщал мэтр Арнольду Цвейгу осенью 1935 года, – очень опытный специалист, настолько возмущен событиями в Германии, что больше не прописывает немецких лекарств». В этом затруднительном положении Моисей стал для основателя психоанализа не только одержимостью, но и убежищем. Тем не менее, раздумывая о Моисее, который захватил его внимание, Фрейд скептически относился к возможности когда-либо опубликовать свои исследования. «Книга «Моисей», – заверял он Стефана Цвейга в ноябре, – никогда не увидит света дня». В январе следующего года в письме к Арнольду Цвейгу об археологических находках в Египте мэтр отказывался воспринимать их как стимул закончить книгу. Судьба Моисея, решительно заявил он, – это сон. Само ее название «Человек Моисей: исторический роман», говорил основатель психоанализа Эрнесту Джонсу, раскрывает, почему он не опубликовал эту работу и не опубликует ее. Исторического материала для надежной реконструкции недостаточно. Кроме того, бросать тень сомнения на национальную еврейскую легенду – значит провоцировать ненужную сенсацию. «Только несколько человек, Анна, Мартин, Крис, прочли эту вещь». По крайней мере, есть с кем обсуждать Моисея. Когда у Цвейга, который в Палестине чувствовал себя изолированным и испытывал тревогу, появилась возможность приехать в Вену, Фрейд с радостью ждал возможности поговорить: «Мы забудем все несчастья и всю критику и станем фантазировать о Моисее». Визит долго откладывался, но 18 августа 1936 года в Chronik мэтра появилась запись: «Моисей с Арн. Цвейгом».

Какой бы приятной ни была беседа друзей, 1936-й стал годом повторений и призраков. 6 мая Фрейду исполнилось 80 лет, и спектакль, который раздражал и утомлял его в предыдущие годы, был разыгран снова. Основателю психоанализа нравилось признание, но просто день рождения, даже такая круглая дата, как 80 лет, не доставлял ему удовольствия – Фрейд его терпел. Цвейг приехал вскоре после того, как мэтр «выдержал» все необходимые церемонии. По крайней мере, ему удалось воспрепятствовать осуществлению плана Джонса, который собирался в честь юбилея издать его избранные эссе в одной книге. Ситуация в психоанализе, как и в политике, писал он Джонсу, абсолютно не подходит для какого-либо празднества. Но на поздравления, которыми его засыпали, нужно было отвечать, хотя бы открыткой с благодарностью. Кроме того, Фрейду приходилось принимать известных посетителей, считавших своим долгом нанести визит. Одни, например Людвиг Бинсвангер и Мари Бонапарт, тактично державшиеся в стороне 6 мая, чтобы Фрейд мог побыть с семьей, были особенно желанными. Других он стоически вытерпел. Через месяц, 5 июня, Марта Фрейд написала племяннице Лили: «Твой бедный дядя вкалывал, как поденщик, чтобы написать малую часть необходимых благодарностей».

Среди поздравлений был изысканный адрес, сочиненный Стефаном Цвейгом и Томасом Манном и подписанный 191 художником и писателем. В благодарности Цвейгу Фрейд отметил: «Хотя я был необычно счастлив у себя дома, с женой и детьми, особенно с дочерью, которая есть редкий образец исполнения всех ожиданий отца, но все равно не могу примириться с убожеством и беспомощностью старости и смотрю на переход в небытие даже с чем-то вроде желания». Манн также отметил 80-летие основателя психоанализа лекцией «Фрейд и будущее», которую семье Фрейд в квартире на Берггассе, 19, прочитал 14 июня. В конце месяца пришло признание, которое мэтр ценил еще больше, чем почетное членство в Королевском медицинском обществе: Зигмунда Фрейда избрали членом-корреспондентом Королевского общества, навечно связанного с такими великими людьми, как Ньютон и Дарвин. Несколько дней спустя в письме Эрнесту Джонсу мэтр выражал радость по поводу очень высокой чести, которой его удостоили. Редкие и формальные похвалы соотечественников по сравнению с этим выглядели намеренным оскорблением.

Главное, что определяло жизнь Фрейда, помимо угрозы нацизма, – это преклонный возраст и неважное здоровье. «Я старый человек, – писал он Абрахаму Швадрону, заведующему отделом библиотеки Еврейского университета в Иерусалиме, – и, очевидно, жить мне осталось не очень долго». Швадрон просил Фрейда прислать какие-нибудь документы, но тот мог предложить ему совсем немного. «Вероятно, у меня неоправданная антипатия к личным вещам, автографам, коллекциям рукописных образцов и всего, что из этого вытекает. Дело зашло так далеко, что я, например, отправил в мусорную корзину все свои рукописи до 1905 года, и среди них «Толкование сновидений». Потом Фрейда убедили сохранять рукописи, но сам он ими не любил заниматься. «Моя дочь Анна Фрейд унаследует мои книги и письма»[306].

Анна оставалась тем, чем была для Фрейда уже больше 10 лет: центром его жизни. Он по-прежнему гордился ею и тревожился за нее. «Моя Анна очень хороша и компетентна, – с гордостью писал мэтр Арнольду Цвейгу в конце весны 1936 года, но затем на поверхность вновь всплыла старая тревога. – Страстная женщина почти полностью отбрасывает сексуальность!» Его похвалы не знали меры. «Больше всего меня радует, – писал Фрейд Эйтингону несколько месяцев спустя, – то удовольствие, которое Анна получает от работы, и ее несомненные успехи». О своей жене мэтр сухо сообщал, что с ней все хорошо. 14 сентября 1936 года они отпраздновали золотую свадьбу, но его страсть к Марте Бернайс, как довольно холодно сообщал Фрейд Мари Бонапарт, теперь стала лишь смутным воспоминанием: «Это было неплохое решение проблемы брака, и она сегодня по-прежнему нежна, здорова и активна».