Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

поскольку обвинительный акт верен «от слова до слова» и обвиняемые гордятся тем, что сделали: «Мы, обвиняемые в политическом воспитании масс, заявляем, что это обвинение наполняет наши сердца гордостью и служит доказательством того, что мы с честью выполнили возложенные на нас обязательства».

Поскольку Дума, таким образом, дважды показала свою неспособность выполнять функции, для которых создавалась, встал вопрос, не следует ли ее упразднить или хотя бы радикально преобразовать. Некоторые члены Кабинета министров отвечали на этот вопрос утвердительно. Господин Столыпин, напротив, настаивал, что нужно сделать хотя бы еще одну попытку постепенно вывести страну на конституционный путь, и для устранения некоторых худших зол предложил внести некоторые изменения в закон о выборах. В этом его поддержал император, который также не хотел возвращаться к старой системе правления; и эксперимент имел значительный успех.

Перемены в составе и духе нового собрания прямо-таки бросались в глаза. Вернувшись домой после одного из первых заседаний, я сделал такую запись у себя в дневнике, коротко перечислив произошедшие изменения и перспективы на будущее:

«23 ноября 1907 года[8]. Эта Третья дума, в которой я только что провел три часа, внимательно слушая дебаты и беседуя в перерывах с некоторыми из наиболее влиятельных депутатов, очевидным образом разительно отличается от предыдущих. Что меня поразило сразу, так это то, что большинство депутатов лучше одеты и в целом имеют более культурный вид; я не увидел неряшливых представителей богемы и заметил лишь несколько крестьян, из которых ни один не был одет по-крестьянски. Если верить первому впечатлению, то это собрание не назовут ни „Думой народного гнева“, ни „Думой народного невежества“. Многих крестьян и сельских школьных учителей сменили помещики, и, как мне сказали, в нынешнюю Думу вошло несколько представителей крупных фабрикантов, отсутствие которых раньше бросалось к глаза. Число реакционеров сильно возросло, а доля откровенных революционеров практически сошла на нет. Столыпин, как видно, в целом доволен результатами выборов, но от оптимистичных прогнозов предусмотрительно воздерживается.

Эту перемену к лучшему отчасти можно отнести на счет нового закона о выборах и прогресса, достигнутого правительством в искусстве предвыборной агитации, но я считаю, что в основном она связана с большими изменениями в общественном мнении. Под влиянием времени и опыта революционный азарт улетучивается, и те, кому есть что терять, встревожены деятельностью и дерзкой позицией агрессивных социалистов. Космополитизм, благосклонно смотревший на сумасбродные притязания национальных меньшинств, также был обуздан, и я вижу очевидные признаки того, что у россиян пробуждается национальное чувство. Это и неудивительно, если вспомнить, как в прошлой Думе депутаты с Кавказа, говоря по-русски с сильным иноземным акцентом, грозили правительству вооруженным восстанием русского народа; как поляки, неукоснительно соблюдая правила собрания, какое-то время удерживали равновесие сил между противоборствующими русскими сторонами; и как однажды армянский депутат позволил себе оскорбить российскую армию! Слабым местом нынешнего собрания является то, что октябристы – умеренная партия, принимающая знаменитый Октябрьский манифест в его естественном смысле и желающая сотрудничать с правительством в законодательных вопросах, – не обладают подавляющим большинством и, следовательно, вынуждены на постоянной или временной основе объединяться либо с правыми, либо с кадетами. Само собой, они предпочли бы взять в союзники первых, но, к сожалению, среди правых немалую долю составляют агрессивные реакционеры, насчет которых есть не просто подозрения, но и уверенность в том, что они желают разрушить парламентские институты и восстановить своего рода автократию под собственным контролем. С другой стороны, союз с кадетами, которые все так же придерживаются прежней тактики вымогательства у царя дальнейших уступок, неизбежно приведет к конфликту с правительством и, вероятно, к новому роспуску».

Общий характер и разнонаправленные течения этой Думы отразились в дебатах по поводу обращения (26 ноября 1907 года). Октябристы рекомендовали следующую формулировку:

«Вашему Императорскому Величеству благоугодно было приветствовать нас, членов Государственной думы третьего созыва, и призвать на предстоящие нам законодательные труды благословение Всевышнего. Считаем долгом выразить Вашему Императорскому Величеству чувства преданности Верховному Вождю Российского государства и благодарности за дарованные России права народного представительства, упроченные основными законами империи. Верьте нам, Государь, мы приложим все наши силы, все наши познания, весь наш опыт, чтобы укрепить обновленный Манифестом 17 октября Вашею Монаршею Волею государственный строй, успокоить отечество, утвердить на нем законный порядок, развить народное просвещение, поднять всеобщее благосостояние, упрочить величие и мощь нераздельной Руси и тем оправдать доверие к ним Государя и страны».

Это обращение, которое вождь октябристов отрекомендовал как универсальное для всех партий, вызвало весьма любопытную и характерную дискуссию. Протесты раздались как со стороны правых, так и со стороны кадетов. Первые настаивали на добавлении слова «самодержец», которым до сих пор именуется император, а вторые настаивали на добавлении слова «конституция», которая так и не получила официальной санкции. Эти, на первый взгляд, бессмысленные поправки имели определенное практическое значение. С одной стороны, добавление слова «самодержец» означало бы публичное признание того факта, что император по-прежнему остается самодержцем всея Руси, как гласил его официальный титул. С другой стороны, если слово «конституция» найдет место в документе и не вызовет официальных протестов, то в будущем кадеты смогут утверждать, будто император официально признал то, что они называли «конституцией», и заклеймить как «неконституционное» многое из того, что на самом деле допускается основными законами. Чтобы избежать этих противоречий, октябристы выбрали нейтральную формулировку – «обновленный Манифестом 17 октября Вашею Монаршею Волею государственный строй» – и она в конце концов была принята, хотя и не единодушно, поскольку крайне правые и крайне левые воздержались от голосования.

Если сопоставить это обращение от 26 ноября 1907 года, составленное в уважительном тоне и выражающее благодарность императору, с обращением, которое представила «Дума народного гнева» 1 мая 1906 года, становится понятно, какой огромный труд был проделан для установления мира за столь короткий срок – полтора года. Заслуга за эту замечательную перемену во многом принадлежит г-ну Столыпину. В начале своего служения он сформулировал два принципа и придерживался их с достойным восхищения упорством: неуклонно подавлять беспорядки всеми имеющимися в его распоряжении средствами и сохранять Думу до тех пор, пока еще остаются надежды на ее плодотворную работу при условии строгого выполнения ею тех функций, которые возложил на нее император. До созыва Третьей думы он не находил сердечной поддержки ни в одной из партий или фракций; все объединились против него. Для правых – консерваторов и реакционеров – он был слишком либерален; для революционных левых он был опорой самодержавия, сторонником полицейских репрессий и военно-полевых судов; для кадетов, преобладавших в первых двух Думах, он был непримиримым врагом, который систематически и всесторонне препятствовал им