Фрейд - Питер Гай

Насмешливо-презрительное признание Фрейда, что американцы умеют обращаться с деньгами, было просто еще одной формулировкой для описания их корысти. «Если вам придется иметь дело с Америкой, – предупреждал он Пфистера в 1913 году, – то вас обязательно облапошат. В деловых вопросах они значительно нас опередили!» Вероятно, не подозревая, что сам безнадежно запутал вопрос о правах на издание своих произведений за границей, Фрейд был склонен винить американцев за возникшую в результате неразбериху. «Американские издатели, – писал он одному корреспонденту из США в 1922 году, – опасная разновидность людей». В таком же тоне мэтр отзывался об Альберте Бони и Хорасе Ливрайте, фирма которых выпустила несколько его ранних произведений. Это два жулика. От богатых дикарей Фрейду нужно было только одно – финансовая поддержка. Вся его популярность в Америке, жаловался мэтр Ференци в 1922 году, не обеспечила анализу щедрости даже одного богатенького дядюшки – Dollaronkel. Отсутствие таких дядюшек разочаровывало основателя психоанализа и питало его предубеждения.

В отношениях с пациентами из Америки, число которых в 20-х годах ХХ века увеличилось, Фрейд позволял себе черствость, которую с другими посчитал бы нецивилизованной и назвал бы симптоматической, если бы проанализировал себя. Он проникся симпатией к некоторым американским психоаналитикам, которые приходили для обучающего анализа в квартиру на Берггассе, 19, и мог с неожиданной теплотой относиться к тем, кто ему особенно понравился, но отношение к ведущим психоаналитикам США зачастую было язвительным. В целом, признавался Фрейд Эйтингону, эти по большей части ущербные люди пригодны в основном для изучения вопросов техники. Когда в 1921 году Пфистер сообщил мэтру, что американский аналитик-самоучка Смит Элай Джелиффе собирается нанести визит на Берггассе, 19, и прибавил, что «Йелиффе» показался ему находчивым и умным человеком, основатель психоанализа придал этим лестным характеристикам презрительный оттенок. Кстати, раньше он уже назвал Джелиффе одним из худших деловых американцев: «Откровенно говоря, это мошенник, которых открыл Колумб». Теперь же, ответил мэтр Пфистеру, Джелиффе считается очень находчивым, то есть хитрым, и очень умным, но не слишком достойным. Кларенс Оберндорф, один из первых энтузиастов и долгое время доминирующая фигура среди американских психоаналитиков, по мнению Фрейда, был самым плохим среди них. «Похоже, он глуп и заносчив». В 1921 году Фрейд признавался Эрнесту Джонсу, что Оберндорф озадачил его: «Зачем человек, которого считают таким блестящим и успешным, занялся психоанализом, если в этом не участвуют его разум и сердце?» Он удивлялся, почему у американских психоаналитиков, даже «лучших элементов» среди них, почти нет чувства солидарности. «Брилл, – отмечал мэтр, выведенный из терпения своим самым активным сторонником, – ведет себя бесстыдно, и с ним нужно порвать». Это была преувеличенная угроза, которую основатель психоанализа не реализовал и, вероятно, не собирался реализовывать.

Не обращая внимания на чувства «дикарей», Фрейд говорил своим корреспондентам из США, что их странности или необычная реакция на психоаналитическое лечение – национальные черты. «Но вы, американцы, особенные люди, – писал он своему пациенту Леонарду Блумгарту после того, как тот признался, что обручился с будущей женой прямо перед шестимесячной разлукой. – Вы никогда не умели найти правильного подхода к своим женщинам». Когда другой американский пациент мэтра, Филипп Лерман, прислал ему критические замечания к «Недовольству культурой», Фрейд ответил грубым комментарием: «Разумеется, они в точности такие глупые и невежественные, как можно было ожидать от американского журналиста». Через несколько месяцев основатель психоанализа так же грубо выразил свое несколько удивленное удовлетворение от известия о благополучии Лермана и его семьи. В Америке, конечно, депрессия, но разве бывают непроцветающие американцы? В подобном настроении – а оно бывало довольно часто – Фрейд небрежно отбрасывал воспоминания о таких достойных восхищения американцах, как Джеймс Джексон Патнем и Уильям Джеймс.

Основатель психоанализа даже считал возможным ворчать, что эти жалкие янки не в состоянии сохранять рассудок, когда в них есть нужда. В 1924 году с Хорасом Фринком, одаренным пациентом и учеником Фрейда, случился приступ психоза. Мэтр считал Хораса одним из редких исключений среди американцев: он был о нем высокого мнения и хотел, чтобы Фринк возглавил психоаналитическую организацию в Соединенных Штатах. Нервный срыв Фринка, который привел к его госпитализации, явно нарушил планы Фрейда. Говоря об ужасающем душевном состоянии своего ученика, основатель психоанализа рассматривал эту личную трагедию как характерную черту американского провала. «Моя попытка дать им руководителя в лице Фринка, которая, к сожалению, окончилась неудачей, – это последнее, что я для них делаю, даже если, – поклялся мэтр, – я проживу еще сто лет, которые вы отвели на включение психоанализа в психиатрию». Эта яростная вспышка, следует отметить, случилась в сентябре 1924 года, когда Фрейд боролся с последствиями рака, но его общее отношение к американцам оставалось неизменным[283]. В 1929-м, когда Эрнест Джонс советовался с ним по поводу предложения американцев, чтобы он выступил редактором сборника психоаналитических работ Фрейда, предназначенного для заокеанской аудитории, мэтр ответил в характерном для себя стиле: «По существу, все это предприятие, будучи типично американским, мне крайне неприятно. В одном можно не сомневаться: если такая книга будет доступна, ни один американец не обратится к оригиналу. Хотя, возможно, он и так бы этого не сделал, а черпал бы информацию из самого мутного популярного источника».

Подобные комментарии не ограничивались личной перепиской. Фрейд без колебаний делал их достоянием читателей. В 1930 году в кратком предисловии к «Медицинскому обзору обзоров», редактором которого был американский психоаналитик Дориан Фейгенбаум, он признался, что предполагаемый прогресс психоанализа в Америке принес ему только «неопределенное» удовлетворение. Психоанализ получил широкую известность, но серьезная практика и финансовая поддержка были редкими явлениями; врачи и публицисты удовлетворялись психоаналитическими девизами. Они гордились своей широтой взглядов, которая на самом деле лишь демонстрировала их неспособность к пониманию. Фрейд считал, что популярность слова «психоанализ» в Америке не свидетельствует ни о дружелюбном отношении к самому предмету, ни о каком-либо широком или глубоком его знании. Он говорил то, что думал.

Таким образом, неприязнь основателя психоанализа отчасти объяснялась его беспокойством по поводу импульсивной восприимчивости американцев, дополнявшейся, как ему казалось, чрезвычайно вредным отсутствием твердости и не менее вредным страхом перед сексуальностью, не говоря уж о контрпродуктивном эгалитаризме, то есть политической практике, имеющей целью достижение всеобщего равенства. Еще в 1912 году мэтр советовал Эрнесту Джонсу держать себя с Джеймсом Джексоном Патнемом тепло, чтобы Америка могла оставаться на стороне либидо. Он думал тогда и продолжал думать, что это будет неблагодарная работа, поскольку среди американских психоаналитиков лидерство было политическим вопросом, а совершенство в профессии оставалось без вознаграждения. В 20-х годах ХХ столетия мэтр гневно обрушивался на аналитиков в Соединенных Штатах за то, как они управляли своей организацией. «Американцы, – писал Фрейд Шандору Радо, – переносят демократический принцип из политики в науку. Каждый должен один раз побывать президентом; никто не может оставаться президентом; никому не позволено превосходить других, и поэтому все они ничему не учатся и ничего не добиваются». Когда в 1929 году группа американских психиатров – некоторые из них были сторонниками Ранка – предложила созвать конгресс и обратилась к Фрейду с вопросом об участии его дочери, он отверг это предложение в своей обычной нелюбезной манере. «Я не могу надеяться, что конгресс – которому я желаю всяческих успехов – будет иметь большое значение для психоанализа, – сказал мэтр одному из организаторов, Фрэнквуду Уильямсу. – По американскому обыкновению в нем количество заменит качество». Его беспокойство не было таким уж безосновательным, но казалось нереальным, почти пугающим порождением нездорового воображения.

Далеко не все жалобы основателя психоанализа были чистой фантазией. Например, его диспепсия являлась реальной. После возвращения из Университета Кларка осенью 1909 года Фрейд жаловался, что его здоровье ухудшилось и он знает, кого в этом винить: «Америка мне дорого обошлась». В конце той же зимы он провел три недели в Карлсбаде, лечил свой колит, приобретенный, по словам мэтра, в Нью-Йорке. Когда после войны у Фрейда возникли проблемы с предстательной железой, он признался Ференци, что иногда оказывался в «крайне неловкой ситуации, как впервые десять лет назад, в Америке». Мэтр не придумывал эти болезни, но свое раздражение направлял на одну, удобную мишень. В профессиональном плане его тоже многое раздражало. Однако энергичный протест американских психоаналитиков против дилетантского анализа не был причиной его антипатии – этот протест лишь окончательно убедил основателя психоанализа, что американцы не наивные ханжи, а жадные обыватели. Их погубит, считал Фрейд, сама манера выражаться. «Этому народу, – однажды сказал он своему врачу Максу Шуру, – суждено погибнуть. Они больше не в состоянии открыть рот, чтобы говорить; скоро они не смогут открыть рот, чтобы есть».