Фрейд - Питер Гай

Комплименты Ференци были неприятны Фрейду, но еще большее недоумение вызывало его периодическое молчание. Однажды, в самом начале их дружбы, во время одного из таких периодов основатель психоанализа отправил Ференци письмо, в котором между приветствием и подписью стояли только вопросительные знаки. Это был предупреждающий жест, который мэтр мог повторить не раз. Следует отметить, что иногда вина лежала на самом Фрейде. «Наша переписка, некогда столь оживленная, в последние несколько лет угасла, – писал он Ференци в 1922 году. – Вы пишете редко, а я отвечаю еще реже». Но обычно молчал Ференци. В конце июня 1927-го по возвращении из Соединенных Штатов он посетил Лондон, но не заехал в Вену, и Фрейд выражал по этому поводу смешанные чувства. «То, что он не торопится меня увидеть, – писал мэтр Эйтингону, – это неприятно. Но мне трудно угодить. Очевидно, требуются некоторые усилия по раскрепощению». Но сохранить беспристрастность чистого анализа Фрейд все-таки не смог. «Когда вы станете достаточно старыми, – прибавил он с явной досадой, – то в конце концов обнаружите, что все против вас». Эйтингону тоже многое не нравилось. «Должен признаться, – писал он, – что после моей встречи с Ф[еренци] здесь в Берлине я был и остаюсь в сильной тревоге». В декабре основатель психоанализа прямо заявил Ференци о своем беспокойстве. «Дорогой друг, – писал он. – Что означает ваше молчание? Надеюсь, вы не заболели. Пришлите весточку до Рождества».

Но Ференци не менялся. Страдая, он продолжал метаться от многоречивости к холодности. Так, 8 августа 1927 года Фрейд сообщал Эйтингону: «Теперь наша переписка оживилась», – а уже через две недели все снова вернулось на круги своя. «Переписка с Ф[еренци] опять внезапно прервалась. Откровенного говоря, – признавался Фрейд, – я его не совсем понимаю». Одна вещь, которую в конце концов понял мэтр или, по крайней мере, думал, что понял, – его поразительные инновации в технике психоанализа, которые Фрейд сначала приветствовал, а затем критиковал, были не просто профессиональными поисками, а выражением внутренней неудовлетворенности.

Ференци предоставил массу свидетельств в доказательство этого умозрительного диагноза. В 1925 году в типичном для себя письме он сообщал Фрейду: «Относительно своего здоровья я не могу (даже при всем желании) сказать ничего плохого». Как будто он хотел заболеть… В начале 1930-го Ференци написал Фрейду длинное письмо с жалобами на неприятные симптомы, в том числе на страх преждевременно состариться. В ноябре этого же года мэтр сообщал, что у него нет новостей от Ференци и он боится, что тот, «несмотря на все наши усилия, все больше и больше изолирует себя». Сам Ференци полностью осознавал свое состояние. «Вы прекрасно представляете, – писал он Фрейду в середине сентября 1931 года, – как трудно начать снова после такой длительной паузы. Но на протяжении вашей жизни, – умолял он, смешивая желания с надеждами, – вы сталкивались с таким количеством человеческих проявлений, что поймете и простите такое состояние, как погружение в себя». Он занят, объяснял Ференци Фрейду, довольно трудной внутренней и внешней научной работой очищения, которая пока не дала определенных результатов. Основатель психоанализа, обрадовавшись любой весточке от Ференци, ответил без промедления. «Наконец вы снова подали признак жизни и любви! – с теплотой восклицал он. – После такого долгого молчания!» Фрейд честно признался Ференци, что у него «не было сомнения, что вы, с учетом этих перерывов в общении, все больше отдаляетесь от меня. Я говорю и надеюсь: это не разрыв». Однако ответственность за поведение Ференци он на себя не брал: «Вы сами свидетельствуете, что я всегда уважал вашу независимость». Но такая независимость, намекал он, не должна достигаться ценой прекращения отношений.

После многих лет доброжелательных наблюдений Фрейд пришел к выводу об опасности инноваций Ференци и решил, что необходимо подчеркнуть их значение для техники психоанализа – в отличие от симптоматики. В конце концов, Ференци был давним и уважаемым членом международного психоаналитического движения, влиятельным, оригинальным и плодовитым автором. «Похоже, между пациентом-учеником и врачом-учителем обычно устанавливаются интересные симбиотические отношения, – писал Ференци Фрейду еще летом 1922-го. – Я, например, беру своих с собой в Баден-Баден». В конце 20-х годов он пошел значительно дальше этого относительно невинного подхода к переносу пациента. Ференци до конца не раскрывал Фрейду, что он делает во время сеансов, но от его пациентов, например от Клары Томпсон, мэтр узнал, насколько активно их аналитик любил своих пациентов и позволял им любить себя.

Наконец в конце 1931 года усиливающееся недовольство Фрейда в отношении экспериментов с нежными чувствами пациентов победило уважение к независимости Ференци, о котором он так часто заявлял. «Мне было очень приятно, как и всегда, получить от вас письмо, хотя о его содержании я не могу сказать того же самого», – строго выговаривал основатель психоанализа в четырехстраничном послании, посвященном единственному предмету – психоаналитической технике Ференци. Мэтр считал маловероятным, что тот изменит мнение относительно своих новшеств, однако сам полагал, что дорога, на которую ступил Ференци, не является правильной. Он не ханжа, заверял Фрейд, и не связан буржуазными условностями, но поведение Ференци с пациентами представляется ему путем к катастрофе. «Вы не скрывали от меня тот факт, что целуете своих пациентов и позволяете им целовать себя». Конечно, поцелуй можно рассматривать как ничего не значащий. В Советском Союзе, например, люди спокойно относятся к такого рода приветствию. Но это не отменяет тот факт, что мы живем не в России и у нас поцелуй означает несомненную эротическую близость. Общепризнанные правила психоанализа в этом отношении были тверды и недвусмысленны: пациентам следует отказывать в чувственном удовлетворении. «Материнская нежность» Ференци нарушала это правило. Фрейд полагал, что у того есть выбор: либо он прекращает подобную практику, либо публикует ее, причем второй вариант поощрит сторонников крайних взглядов перейти от поцелуев к более интимным ласкам. «Теперь представьте себе, каким будет результат опубликования вами своей техники». Если Ференци нравится брать на себя роль нежной матери, то он, Фрейд, изображая «жестокого отца», может лишь предупредить его, но боится, что предупреждение окажется тщетным, поскольку Ференци, похоже, склонен идти своей дорогой. «Потребность в явной независимости, как мне кажется, в вас сильнее, нежели вы это осознаете». По крайней мере, пишет в заключение Фрейд, свой отцовский долг он исполнил.

Ференци ответил не сразу, но в примирительном тоне. «Ваши опасения, что я превращаюсь во второго Штекеля, мне кажутся необоснованными». Техника, которую он разработал в начале 20-х годов, так называемая активная терапия, нацеленная на ускорение анализа, теперь казалась ему излишне аскетической, и он попытался сделать относительной жесткость запретов и уклонений во время сеанса психотерапии, создавая атмосферу, которая была спокойной, лишенной страстей. Ференци заключил, что, преодолев боль, вызванную строгим выговором мэтра, он надеется, что разные точки зрения не будут препятствовать их дружескому личному и научному согласию.

В начале января 1932 года Ференци начал вести, как он его сам называл, клинический дневник – важное личное наглядное собрание психоаналитических эпизодов, размышлений о теории и технике анализа, а также ремарок о Фрейде, одновременно проницательных и неуважительных. Этот дневник объемом почти 200 страниц, в котором Ференци делал записи до конца лета, представляет собой довольно слабую, местами излишне эмоциональную попытку честного изложения событий и самоанализа. Он продолжал свою мучительную дискуссию с Фрейдом другими средствами, пытаясь самому себе прояснить процедуры и понять свое место и звание в армии основателя психоанализа. Бо2льшая часть того, что написал Ференци, не стала бы для мэтра сюрпризом, но многое испугало бы даже его.

Дневник Ференци открывается заявлением о нечувствительности аналитика, придерживающегося классических методов, о его манерном приветствии, формальной просьбе говорить все, о его так называемом свободно плавающем внимании. Все это притворство. Оно оскорбляет пациента, снижает качество коммуникации и заставляет сомневаться в реальности своих чувств. Аналитический подход, который предложил Ференци и который он будет раз за разом использовать в последующие месяцы, наоборот, основывался на естественности и искренности психоаналитика. Такое отношение, которое Ференци культивировал на протяжении многих лет, позволяло ему выражать «сильную эмпатию» к пациентам, легко преодолевая все проблемы, порождаемые подобным дружелюбием. Он отмечал – упреки Фрейда имели под собой основания, – что некоторые из пациенток целовали его. Это действие Ференци не запрещал и затем анализировал с полным, по его словам, отсутствием аффекта. Однако… «в некоторых случаях страдания других и мои собственные выжимают слезы из моих глаз». Такие «эмоциональные» моменты, настаивал он, не следует скрывать от пациентов. В практике Ференци не осталось ничего от холодного, бесстрастного аналитика – хирурга души, – о котором Фрейд так убедительно писал перед Первой мировой войной, несмотря на то что сам мэтр проявлял больше эмоций, чем предполагали его суровые метафоры.