Говори - Татьяна Сергеевна Богатырева

это сейчас. Вам это что – нравится?

– Нет. Не знаю. Мне, наверное, все равно.

– О чем вы думаете сейчас?

– Я думаю, тридцать лет – довольно-таки приличный срок для жизни.

– Согласен.

– То есть я не жалею, понимаете?

* * *

– Самое эффективное наказание – это безразличие, – говорит Анна. – Если не использовать наказание как воспитательный элемент, если вообще его так не рассматривать. Просто… как если бы…

– Как если бы нужно было просто сделать больно?

– Да.

Только тех, кто нуждается в любви. Охранник имеет в виду всех, кто по каким-то нелогичным, непознаваемым причинам любил его. Например, мама, – начнем с тех, кто стоит ближе всех. Анна имеет в виду мир, частью которого она очень хотела стать. Для него это дико. Хочешь жить – живи, хочешь пить – поди возьми воды и напейся. Мир как раскрытая книга, возьми ее в руки и читай.

А ей мнится, что счастье – это когда тебя понимают.

Она спрашивает его сквозь решетку: что хуже, понимать, что ты такой, как все, или, веря в свою исключительность, безрезультатно искать себе подобных?

Он как будто смотрит кино, каждый заключенный – это целая неэкранизированная книга. Наконец, он произносит: хуже – это то, что происходит с ней теперь. Это стоять здесь, в десяти метрах в квадрате, и готовиться умереть, хотя тебе еще следовало бы жить долго.

Она согласна.

* * *

– Творческий вуз – это амбиции и перспективы, эгоизм, бесталанность и конкуренция, это мир как искусство и искусство как целый мир, и это всегда помойка. Но говорить об этом – все равно что пытаться заполнить паузу между речами. Толочь воду в ступе и рассуждать о том, что трава под ногами зеленая. Вы загадывали когда-нибудь себе загадки: если пройду по поребрику, целый день мне будет удача? Или не наступать на трещинки в асфальте. Я загадывала так много раз, но чтобы что-то глобально – три раза. Что кончится школа и все изменится. Что закончится институт искусств. Что выйду замуж, и тогда начнется хорошая пора.

– Не вышло?

– Нет, вышло, конечно. Просто не так… Как мир наизнанку, или смотреть на утро с другой стороны, когда уже рассвет, но ты еще только собираешься ложиться. Потому что я всех победила и переиграла. Смогла написать такой сценарий, который принес много боли всем вокруг, но в итоге я всегда делала то, что хотела и как хотела.

– Всегда ли? Неужели оказаться здесь тоже входило в ваши планы?

– Нет. Не входило. Не смотрите на меня с видом победителя. Вообще на меня не смотрите. Мне тяжело от ваших глаз, как будто я действительно в чем-то виновата. Все получилось случайно. Просто когда он получил отказ в очередной раз, он показал им мои картины. И знаете, тот мужик, бестолочь-галерейщик, он ведь тогда все запомнил. Он помнил, что это мои картины. И всегда знал нашу тайну. Интересно, что сталось с ним теперь…

– Cпокойной вам ночи, Анна.

Сытый, удовлетворенный.

3

Герой антиутопии всегда эксцентричен по отношению к тому миру и социуму, в котором он существует. Часто личная жизнь героя – это единственная возможность проявить свое «я», быть хоть в чем-то индивидуальным, ведь все его существование ритуализировано и вписано в систему. Герой стремится обладать хоть чем-то, что не будет тотально контролироваться.

Общество антиутопии – это общество ритуалов, исключающее любые порывы и хаотичность.

Движитель сюжета при этом – момент, когда герой прекращает играть роль, отведенную ему в мире антиутопии.

ИГОРЬ

Слежка, слежка, ты будешь моей пешкой.

В любой игре всегда нужно поднимать ставки, если хочешь, чтобы она развивалась и продолжала быть интересной. Каждый текст должен быть лучше предыдущего. Если нет – хотя бы на том же уровне, но не приведи господи понижать когда-нибудь планку. Грань между реальностью и игрой полностью стирается, и способность отличать, играет человек или же живет, теряется тоже. Серьезное искажение реальности влечет за собой серьезные последствия. Каким может быть наказание за самое эффективное искажение реальности?

Надо рассчитать все очень точно. Настолько точно, чтобы каждый раз, когда все уже становится, казалось бы, невыносимым, можно было бы поднять ставки. Таким идеальным расчетом можно было бы только восхищаться. А еще больше – восхищаться человеком, способным сделать такой расчет. Ты живешь как у Христа за пазухой, привыкая, что любая боль, тобою изведанная, окажется тебе по зубам. До определенного момента, и об этом тоже иногда приятно помнить.

Делая то, что ему говорят, Игорь научился со временем играть и обманывать обстоятельства. Что бы с тобой ни случилось – нет, такова была структура данного момента. «Фьюти-фьют!» – сказала птичка. О том что он, Игорь, всегда продолжает играть, никто не догадывается.

Его смена начинается в семь. Он встает в пять и двигается очень тихо, стараясь не разбудить эту женщину. Ему нужно выходить из дома заранее, потому что очередная закрытая в городе станция метро – это его станция. Он знает, что скоро не будет никакого метро, но какое ему до этого дело, если у него есть игра? Потому что в темном парадном он не кто-нибудь, а сам Сталкер.

Игорь, которого никогда не замечают продавцы и не слышат бармены, очень часто притворяется глухонемым. Для этого он выучил несколько фраз на языке жестов, давно, еще в университете. Так он добирается до работы.

Там, приложив к турникету бейдж, на котором напечатаны его имя и фамилия брата, он проходит в редакцию. Там, на этаже, снуют сотни людей, маневрируют меж белых общих столов и мерцающих стеклянных экранов. Игорь, журналист, человек, который боится открывать рот, для них не помеха. Они все равно снимут свои репортажи. Они подготовят лучшие эфиры. Бейджик открывает все новые и новые двери. Здесь все новости фильтруются с особой тщательностью, уже давно выходят на английском. Игорь поднимается на самый верх, туда, где совсем нет воздуха. Идет мимо радиорубок и съемочного павильона. Здесь те, кто не умеет реагировать оперативно, наполняют своими медлительными текстами единый новостной интернет-портал.

Но Игорь играет в космический корабль.

* * *

– Ты очень красивая, – говорит Игорь жене.

Она собирается, не глядя в зеркало. Дергает плечом, молчал бы лучше. Иногда лучше жевать, чем говорить, – реклама жвачки, наверное, это про него. Он сидит на кровати и неотрывно смотрит на то, как она ходит по комнате, а когда она замечает и начинает раздражаться, делает вид, что смотрел на экран. На экране новости.

…the Minister of Culture made the statement.

Она не может найти телефон.

…current quarter.

Она смотрит на Игоря так, как будто он виноват в пропаже аппарата. Потому что я так не хочу, чтобы ты уходила, что вполне мог действительно его спрятать. Она верит в подобные вещи. Как и его брат.

Она наконец находит телефон – завалившимся между стеной и спинкой кровати. Игорь тупо смотрит на экран, не отрываясь, и видит ее теперь только боковым зрением. Из-за короткой стрижки кажется, что ее шея совсем тонкая, тоньше, чем на самом деле. И шея, и лопатки, и ежик волос на затылке, – она похожа на воробья. Маленькая сердитая птица.

– Ау, дверь, – нетерпеливо говорит она.

Он оторвался от экрана – спектакль окончен – и идет закрывать дверь.

– Комендантский час! – кричит он куда-то в пустоту лестничного пролета. Так, перед тем как учитель поставит тебе в дневник двойку, ты приводишь ему последний аргумент: мою домашку и вправду съела собака, честное вам слово.

Она спускается очень быстро, но его голос успеет ее догнать, наверное. Она никогда не готовит и почти ничего не ест.

Он выключает новости. Открывает ноутбук, читает почту. Кивает пришедшему письму и сразу принимается за дело. Он набирает в строке поиска: Many-tier world, the picture of Stas Paley.

ТАНЯ

– Тридцать три несчастья. Тридцать три года справедливости, – говорю я. – Тотального везения. Мир ужасно справедлив. Просто ужасно.

– Ты злая, – смеется Инга.

Программа, которая позволяет просматривать сайты, закрытые для нашего интернета. Поисковики, мессенджеры, социальные сети – все это недоступно гражданам. Все это недоступно гражданам. Программу можно купить, платить ежемесячно. Мы хотим купить ее для нашего арт-центра. У нас есть инвесторы.

– Я хочу нормальный интернет, – говорю я.

– А больше ничего не хочешь?

– Нет. Почти ничего. Но почти все, чего я хочу, уже давно стало нелегальным.

Инга. Она с нами меньше года. Она боится.

Я ничего не боюсь. Злость может быть вечным