Утраченные звезды - Степан Янченко

— Совершенно верно, товарищи, я лично высоко ценю возражение Юрия Ильича как по-партийному принципиальное. Давайте послушаем хотя бы объяснение, как Юрий Ильич расценивает свой отрыв от партии в течение четырех-пяти лет?

— Да, надо послушать его: ведь не простой смертный он, а человек с высшим образованием и в почете ходил, — прозвучал голос из массы членов партии.

Петр Агеевич не нашел, кто сказал такое о главвраче и тотчас примерил подобное предложение на себе. Да, ему надо быть готовым ко всяким вопросам, но какие они будут, вопросы? Придется голову поломать. И он стал ломать голову, ставя себе вопросы, но как выяснилось потом, на ум приходили совсем не те вопросы.

Юрий Ильич минуту постоял в молчании, раздумывая над вопросом Костырина: вопрос был серьезный, будто дан на засыпку. На него несколько человек, обернувшись, смотрели в упор с ожиданием. Эта минутная сцена, объятая странной немотой, была не минутой простого общего ожидания, а минутой общего нравственного напряжения, даже не было слышно дыхания. Лицо Юрия Ильича медленно освобождалось от покраснения и бледнело, было видно, что в нем шла огромная нравственная работа, и от этой видимой душевной борьбы и всем становилось тяжко: все знали Юрия Ильича как честного, порядочного, уважительного к людям человека. Победит ли в нем эта его человеческая честность перед вопросом, какой поставил Костырин?

— Как я расцениваю, Андрей Федорович, свой отрыв от партии на целых пять лет? — наконец заговорил Юрий Ильич неожиданно спокойным и решительным голосом, а его лицо мгновенно приобрело свой обычный цвет и выражение решительности. И все разом сделали облегчающий выдох. — Удар по Коммунистической Партии Советского Союза столь неожиданный и столь сильный и с такого невероятного направления, прямо скажем, — сверху, что я в первый момент ничего не понял и просто-напросто, признаюсь, растерялся, был психологически потрясен. По-интеллигентски я не был политически закален. А тем моментом и парторганизации развалились как-то сами собой, за этим исчез организационный крепеж. А что-то самому искать у меня не хватило ума, а если уж точно сказать, то в этом деле и мне, как и многим, помешала разросшаяся к тому времени в сознании идейно-моральная интеллигентская гниль, распылившаяся спорами от мелко-буржуазной грибницы.

К сожалению, этой обывательско-заразной, идейно-аморальной гнилью поражена интеллигенция сплошь и рядом. Даже техническая интеллигенция, которая вместе с рабочими предприятий непосредственно стоит у производства материальных благ, и у которой продукты ее труда сразу же загребли новые русские, и та остается спокойной и равнодушной, к своему порабощению. Это, как мне кажется, и были те основные причины, что поставили меня в положение человека, потерявшего организационные связи с нашей партией, — он умолк на минуту и вопросительно посмотрел на всех членов президиума. — Но идейной связи с Компартией я не утратил, потому что коммунистическая убеждённость внушается нам жизнью. Вот так, дорогие товарищи… Однако, если можно, я хотел бы еще немного продолжить, чтобы уж до конца раскрыться перед парторганизацией.

— Да, пожалуйста, Юрий Ильич, — разрешил Полехин, — ведь мы все пришли сюда на добровольных началах, чтобы откровенно исповедаться друг перед другом.

— Спасибо, Мартын Григорьевич, исповедаться для всех нас — очень важно, ведь никто не может предсказать, какие еще испытания на дальнейшее жизнь приготовила коммунистам… Так вот, когда Андрей Федорович задал мне вопрос, как я объясню свой отрыв от партии, я вдруг в этот момент вспомнил разговор моего отца со своим другом детства и юности. Мой отец был фронтовик, пришел с войны инвалидом. Встретившись с другом, остававшимся на оккупированной территории, отец спросил, почему тот два года прожил на оккупированной территории в бездеятельности, в отрыве от страны, сражавшейся за свою независимость? Тот ответил, что не знал и не сумел найти для себя связи, с кем мог бы вместе вступить в борьбу с оккупантами. Отец упрекнул его, что тот не захотел и искать такую связь, например, с партизанами или подпольщиками, что друг его не приложил к этому усилий, вернее всего, по известной причине. Так вот и я первое время не приложил усилий, чтобы сразу после запрета партии примкнуть к тем товарищам, которые нашли в себе силы, мужество и возможности для возрождения, а вернее, для собирания сил коммунистов. В этом, признаюсь, я оказался несостоятельным и сегодня исправляю свою ошибку, если вы мне доверяете и позволите это сделать. Партийный билет я не выпустил из своих рук, потому хотя бы, что получил его в экстремальных условиях. Воинскую службу я проходил на флоте подводником, из трех лет службы я в общем счете провел почти два года под водой, в том числе год в Средиземном море среди американских подлодок, крейсеров и авианосцев. Вот там под водой, мы, подводники, и получали партийные билеты. Мы мобилизационным путем, но не только паритетом, а и превосходством мощи и выучки берегли мир. И только вступлением в партию под прицелом американских ракет и торпед мы могли подтвердить наше обещание Родине до конца защищать мир для своего народа, а империалистов предупредить о нашей непреклонной решимости. Так могу я после этого выбросить партбилет, перед которым поклялся? И я вновь организационно примыкаю к тем товарищам, которые оказались сильнее меня духом и стали собирать воедино людей, сохранивших в сердце и сознании верность идее коммунизма. У меня эта идея, как я сказал, живет, и я ее подтверждаю своим партийным билетом и прошу вашего решения на то, чтобы я вместе с вами работал над ее утверждением ради счастливой и свободной жизни наших трудовых людей.

Закончив свою речь таким торжественным обещанием и такими проникновенными, от сердца, словами, Юрий Ильич выпрямился, еще выше вскинул свою голову, резким жестом руки снял очки и с гордым вызовом человека, победившего в себе слабость духа, оглядел сидящих вокруг себя товарищей.

На мгновение он встретился взглядом с Петром Агеевичем, который смотрел на него с восхищением, забыв о том, что и ему придется так же объясниться с товарищами. Петру Агеевичу показалось, что за это краткое мгновение Юрий Ильич как бы сказал ему, что честность перед товарищами и есть проявление личного мужества, а такие люди — честные и мужественные — нужны партии коммунистов всегда.

— Ну, что же, товарищи, — с удовлетворением произнес Полехин, — я думаю, что с Юрием Ильичом все ясно — он честно и достойно все нам объяснил, — сказав так, Полехин не покривил своей партийной линии поведения, ибо он проверил и уже знал всю подноготную суть человеческой и гражданской природы главврача и дальнейших формальных уяснений не требовалось. Но все же он спросил: — Есть еще вопросы к товарищу Корневому? — спросил тоном, подводящим черту под обсуждением дела Корневого.

— А как он, боевой моряк-подводник, коммунист в медицине оказался? — с нахмуренным видом, с тенью вкрадчивости в голосе спросил от окна Давыдов, мужчина лет сорока пяти, известный дерзкой прямотой в защите своей позиции партийности.

На его вопрос несколько голосов возразило в защиту главврача. Но Юрий Ильич тотчас ответил:

— Нет, почему же? И на этот вопрос я должен ответить. Да, моя молодость прошла в советское время. Для нас, молодых из моего поколения время моей молодости было героическим временем, нам хотелось дерзать, впрочем, как времена предшествовавших поколений. Разница была в том, что героизм моего поколения взошел и вырос на примере героизма людей войны, и нам хотелось перед ними как-то оправдаться за свое позднее время рождения. Героизм людей войны был наполнен массовой самоотверженностью, самопожертвованием во имя Родины. Молодежь моего времени тоже искала возможности выразить себя через героизм. Одним из таких проявлений было то, что она, как и до войны, шефствовала над военно-морским флотом. Я этому молодому порыву отдал свою долю. Но дальше, товарищ Давыдов, с корабельной службы я был списан по физическому состоянию и определился в медицинскую службу на лечебное дело, где и нашел для себя возможность самоотвержения ради спасения жизни людей. И думаю, что я правильный сделал выбор для боевого поста, если хотите. Такой будет мой ответ и на этот вопрос, дорогие мои товарищи, — заключил Юрий Ильич и, не оглядываясь, снял очки и стал их протирать.

Тотчас прозвучало несколько голосов из массы членов партии: Довольно вопросов! Есть предложение — восстановить в партии!

— Ясно! Присядьте, товарищ Корневой, — сказал Полехин с уверенностью, что вопросов к Юрию Ильичу больше не будет, и без лишних дебатов продолжил: — Значит, будет так: произносилось только одно предложение — восстановить товарища Корневого Юрия Ильича в члены КПРФ с сохранением беспрерывности партийного стажа. Так?..