Утраченные звезды - Степан Янченко

— Вы правы, Клавдия Эдуардовна, — поспешно откликнулся Полехин, — потому что без трудового народа они не могут существовать, как без питательной среды, процессы в которой должны регулироваться. Государство и исполняет роль объединителя всех классов, но от имени господствующего класса, который остается наверху государственного иерархического единения и держит трудящихся, эксплуатируемые классы на определенном удалении, а вернее — в бесправном положении. Как раз это бесправное положение трудящихся и регулируется буржуазными законами.

— Я поняла вас, Мартын Григорьевич, — радостно воскликнула Клавдия и уверенно добавила: — А трудящиеся классы изменения или поправки в законы могут внести только таким методом, как это у нас сделали давеча на заводском митинге? — и вдруг понятливо скосив на него глаза, и как после хорошо проведенной игры, добавила: — И еще я поняла на митинге, что победу люди труда над капиталом могут добывать только при наступлении на капитал, и без компромисса!

— Вот именно, Клавдия Эдуардовна, — довольно рассмеялся Полехин и согласно добавил: — Вот у нас сам собой и явился праведный суд — народный.

— Но, конечно, этот своеобразный суд народа явился не сам собою… Я была на митинге и видела, кто им дирижировал с машины, — засмеялась Клавдия и пристально вгляделась в Полехина.

— Я не стану скрывать, что большую массу людей надо было организовать и организованную массу всегда следует к чему-нибудь видимому и понятному привести, иначе в следующий раз люди на зряшную затею не пойдут, — сознался откровенно Полехин, а откровенное признание всегда действует привлекательно. — Сам митинг — это уже итог большой предварительной организаторской работы. А вот моя просьба к вам о предоставлении зала для проведения партсобрания, — с этим он обратился к Марте Генриховне, — это последующий этап организаторской работы уже после митинга — праведного народного суда, как вы назвали митинг.

— 0 чем может быть разговор, Мартын Григорьевич? — воскликнула Клавдия и быстро поднялась от своей работы. — Когда вам нужен зал и сколько у вас будет человек?

Полехин ответил с радостной готовностью. Обрадовался не тому, что ему предоставляют зал, а тому, с какой готовностью и, как ему показалось, с неподдельной радостью дают ему зал рабочей читалки.

— Пойдемте в зал — посмотрим для ориентировки, — говорила Клавдия, обходя свой стол, и даже взяла Полехина за руку и повела в зал.

В зале за читательскими столиками насчитали сто мест. Были отдельные стулья и за конференц-столом на небольшом возвышении. Все представилось — лучше не придумаешь. Впрочем, Мартын Григорьевич знал этот зал со времен, когда он посещал его как активный читатель и участник читательских конференций и дискуссий. Но за годы реформ и в библиотеке произошло много негативных изменений. И он спросил у сопровождавшей их Марты Генриховны:

— Нынче зал этот у вас, наверно, пустует? Конференций не бывает, обсуждений книг не устраиваете, страсти здесь больше не кипят?

— Да, — горестно улыбнулась старая библиотекарша. — Студенты перед сессиями заходят позаниматься, редко когда кто-либо из учителей школ, преподавателей института, бывает, приходят покопаться в старых журналах по прежней памяти. Работники завода, раньше было, каждый день толклись, а нынче как отрезали. На читательские вечеринки никого не заманишь, не то, что прежде было. Отнекиваются: времени нет, сил нет, а на самом деле объясняется просто — интеллект заснул. Вот где таится главное бедствие буржуазных реформ — зачадить мозги трудовому человеку, пусть у него от буржуазного угара кружится голова, чтобы он не знал, за что и как надо бороться с буржуазией.

— Хорошо и образно сказано, — улыбнулся Полехин. — Потом спросил: — А как с книжным фондом? Что-нибудь приобретаете? — задел Полехин больное место в сердце старой библиотекарши. — Прежние-то книги советской эпохи сохраняются?

— Ими-то пока и держимся, — вступила в разговор Клава. — Книжного коллектора теперь нет, а на рынке книг не докупиться из-за дороговизны, да, сказать, и покупать нечего. А старые книги держим тяжелейшими усилиями, больше половины сами переплетаем, спасибо, рабочком помогает, оплачивает переплетные работы. Да я в институте переплетаю с помощью студентов.

— Она в библиотеке института еще работает, — пояснила Марта Генриховна.

— Нынче и я по девизу современной эпохи — изматывания человеческой силы тела и духа верчусь. А что делать? Это теперь поощряется — изматывание.

— Вот она, разгадка повышенной смертности, которую ищет Минздрав, — вставила Марта Генриховна.

— Да, да, дорогая Клавдия Эдуардовна, жизнь в условиях либеральной демократии тем и отличается, что заставляет людей вертеться, — сказал Полехин, останавливаясь и поднимая ладонь против Клавдии, словно хотел что-то показать в подтверждение своей речи. — В то же время этот либерально-демократический режим втолковывает нам, что вертеться по его хотению люди должны по-разному, как предписывает закон капитализма: одни в своем верчении будут наживаться за счет других, а эти, другие, в своем верчении по принуждению частного капитала будут изнемогать, растрачивая энергию своих мускулов и нервов, чтобы первые еще больше наживались.

Затем он прервал свой монолог и, задержавшись на пороге двери, спросил Марту Генриховну:

— До начала реформ на заводе работал главным энергетиком Эдуард Максимович Кулиненков, который в первое же время реформ скоропостижно, как говорили, умер от загадочной болезни. Он был известен всем рабочим своей высокой добропорядочностью и творческой неутомимостью. Отчество Эдуардовна Клавдия не от него ли унаследовала?

Говоря, он взглядывал то на мать, то на дочь и по их лицам неожиданно понял, что необдуманно заданным вопросом он совершил какую-то большую ошибку, чем причинил женщинам душевную боль.

На лице матери тотчас выразилась глубокая болезненная печаль, затем лицо ее моментально покрылось холодной бледностью, а в глазах блеснули слезы. Лицо Клавдии тоже слегка побледнело, но на нем отразился скорее испуг, чем опечаленность. Она бросила на Полехина мимолетный упрек, указав глазами на мать, но тут же испуганность свою спрятала в себя; посторонний человек не может знать, какую боль в своих сердцах годами хранят и носят жена и дочь по умершему, который ушел уже так далеко, что, казалось, из своей дали и не мог причинять боль своим небытием. Но это только для посторонних людей, возможно такое небытие, у тех же близких умершего, кто остался жить, такого отрешенного небытия в памяти не существует. Отсюда, может быть, и явилось поверье о бессмертии духа, выпорхнувшего из умершего человека в виде последнего выдоха.

Спохватившись, Полехин стал торопливо извиняться перед женщинами за свою невнимательность, отчего и вышла неэтичность вопроса.

— Не надо извиняться, Мартын Григорьевич, ничего неэтичного в вашем вопросе нет, — постаралась успокоить Марта Генриховна и Полехина и себя. Пройдемте еще к нашему столу, — она первой прошла в дверь и, указав на стул Полехину, сама села за стол, а, сколько лет она просидела за этим столом, ей надо было теперь подумать и повспоминать, что она и делала, вспоминая небогатое событиями рабочее время библиотекарши, и она только сказала: — От этого стола Эдуард Максимович меня и в роддом увозил, когда приспело Клавочкино время на свет появиться… И таким громким голоском она заявила о своем появлении, — она весело и светло посмотрела на дочь, как только и может смотреть мать на свое любимое дитя. А сказала Марта Генриховна о бойком появлении Клавы на свет и приласкала дочь светлым материнским взглядом, чтобы отвлечь ее от печали воспоминаний об отце.

Клава, вставшая в это время за плечами матери, наклонилась к ее лицу и мягко, нежно, молча поцеловала в щеку. Мать на минуту задержала ее руку на своем плече и похлопала по ней своей теплой ладонью.

И Полехин все понял из их совместной жизни. Ему захотелось что-то хорошее сказать об этой угаданной жизни, но он воздержался от вмешательства в случайно угаданную жизнь, которая была внутренне согрета обоюдной душевностью. И он сказал совсем о другом:

— Вы, Клавдия Эдуардовна, сказали, что работаете в библиотеке нашего института, так вы должны знать профессора Синяева Аркадия Сидоровича.

— Не только хорошо знаю, я у него и работаю в библиотеке факультета как лаборантка-информатор. Он хорошо дружил с нашим отцом и, можно сказать, затянул меня по знакомству в факультетскую библиотеку, a может, специально и придумал для меня эту библиотеку. Потом принудил меня учиться на вечернем отделении института. В прошлом году я получила диплом инженера-технолога. А Аркадий Сидорович, поздравляя меня, сказал, что теперь я настоящий технически грамотный библиотекарь, и, когда завод наш станет народным предприятием, он направит меня работать инженером, чтобы я могла собрать материал для написания фантастической повести о рабочем классе.