Утраченные звезды - Степан Янченко

Только некоторое время назад он стал понимать, что самое порочное и противное его социальной совести было то, что он сам, можно сказать, своими руками, по дикому заблуждению вытолкнул из-под себя ту прочную основу жизни, которой он обладал и которую, как все, получил разом со своим рождением от социализма.

Ему, оказывается, потребовалось целое десятилетие растянувшейся контрреволюции, чтобы он мог придти к окончательному пониманию, а через это понимание — к укреплению убеждения, что для возвращения истинно человеческой основы его жизни ему необходима неотвратимость борьбы за установление социалистического строя. Но, прежде всего за этим стоит борьба за возвращение трудовому народу заводов и фабрик, промыслов и трубопроводов, земель и вод, за получение вновь полного права на обладание своим собственным трудом не в рыночном, а в естественном порядке, поддержанным уже однажды еще недавно всем общественным строем. Это было постижение им удивительно простой истины — разницы между по настоящему свободным социалистическим трудом и рыночно-принудительной капиталистической работой по найму на хозяина.

При свободном социалистическом труде он имел гарантированную возможность трудиться естественным порядком, когда он ради возможности свободно трудиться получил от государства Советов бесплатно образование и производственную профессию и, достигши трудового возраста, уже имел для выбора места труда в своем распоряжении все заводы страны.

При капиталистическом принудительном рыночном порядке его наемная работа как процесс труда, необходимый для нормальной жизни, превратилась в простую торговую рыночную вещь, которую на рынке труда могут купить, а могут и не купить, и на которую свою цену не поставишь, несмотря на самые высокие ее достоинства. Здесь цену на его рабочую силу диктует покупатель и он волен оценивать его руки и голову до смешного. И вместе с его рабочей энергией и его самого, человека труда, покупатель ставит в самое унизительное положение бросовой рыночной вещи. Тут-то и начинается самое циничное принуждение к найму со стороны покупателей — владельцев капитала, собранного с трудяг таких, как он, Петр Золотарев.

И вот, вроде бы под благовидным предлогом рыночной либеральной свободы у него отобрали возможность свободно трудиться и с рабочим достоинством оценивать свой труд.

В дальнейших своих размышлениях он допускал, что ему вдруг повезет — его труд слесаря купят. Но в этом счастливом случае он опять же предстанет собственностью хозяина, как крепостной, только не пожалованный указом царя, а купленный частным капиталом. Причем он, рабочий, казалось бы, независимый человек, сразу же превращается в беззащитного, униженного эксплуатируемого, нанятого частным образом работника, который по произволу хозяина в любое время может быть лишен труда и средств к существованию, если хозяин найдет, что он не производит достаточного капитала для добавления его прибыли.

Так он, условно свободный гражданин России, слесарь высшей квалификации, оказался в положении ненужной рыночной вещи. Именно это ощущение человеческой ненужности в буржуазном обществе привело его к мысли о борьбе за социализм, где он в советское время являлся человеком высочайшей общественной ценности.

Вслед за такими мыслями он вновь еще раз понял, что для борьбы за восстановление социалистического строя, о чем он говорил на митинге, необходима всенародная организованность, прежде всего организованность рабочего класса. Но он уже так же понимал, что организованность к трудовым массам сама по себе не придет, не появится стихийно без зачинателя, без боевого организатора, а потом — без вожака, который, — умный, мужественный, вдохновленный идеей борьбы, — встал бы впереди колонны людей, осенил бы их Красным знаменем, поднятым над головами, и повел за собой к ясной цели.

Когда у Петра Агеевича мысли обращались к массам рабочих, то перед мысленным взором вставали не иначе как рабочие его бывшего родного завода. Прошло уже много времени с тех пор, как его вытолкали за ворота завода, а его духовная связь с ним все еще не обрывалась и, должно, никогда не оборвется. Это была родственная связь с трудовым коллективом: здесь из него вырастили советского человека, и вместе с родительской кровью в нем негасимо пульсирует дух заводского рабочего коллектива.

И в эти дни волнительных раздумий ему представилось, что зачинателем рабочей организованности в городе и даже вожатым, вдохновляющим всех жителей города на борьбу с капитализмом, может стать рабочий коллектив его родного завода. Ведь не зря же образ этого замечательного трудового коллектива осиян историей революционной борьбы и славных традиций пролетарской солидарности.

Еще совсем недавно экспонаты заводского и городского музеев рассказывали людям о примерах из заводской истории, в которой были и знаменитые дореволюционные забастовки, и зачины всеобщих стачек, и известные организованные революционные выступления в 1905 и в 1917 годах, увенчанные успехами организованности и самоотверженности рабочих. И еще совсем свежи в памяти, так что перед глазами стоят, традиционные порывы величайшего трудового энтузиазма и сплочения во имя достижений выполнения ответственных государственных заданий.

Но Петр Агеевич понимал, что в новых условиях жизни, созданных либерал-демократами, возбудить разобщенных рабочих на массовое протестное движение будет не легко.

Люди живут в атмосфере, где со всех сторон в дополнение ко всему развалу и разорению, к подрубанию под корень всего советского идет сильнейшее угнетение человеческой памяти о советском прошлом. Недругам и ненавистникам трудового народа удалось создать у него психологическую подавленность и неготовность к сопротивлению новым порочным, чуждым человеческой природе порядкам жизнеустройства.

Вера в силу классовой рабочей организованности оказалась, словно придавленной тяжелой бетонной плитой в глубоком погребении. Теперь необходимо, чтобы люди, более активные, более духовно подготовленные и идейно вооруженные, своими усилиями сдвинули эту тяжелую плиту над погребением человеческой активности и освободили на волю из обывательско-либеральной темноты дух организованности людей труда для борьбы с силами угнетения и зла.

Петр Агеевич не только понимал, но и прекрасно представлял себе этих людей, которым предназначено самой историей сдвинуть с людского сознания тяжелую, гнетущую плиту, замуровавшую и удушившую живую генетическую память о жизнеутверждающем человеческом прошлом.

Не может быть, чтобы люди проницательно, вдумчиво, разумно не вгляделись в свое советское прошлое и чтобы не пожалели о том, что они вместе со своим советским прошлым потеряли. Правда, в этом сожалении о прошлом русский народ окажется единственным в истории народом, который с горечью станет жалеть свой прошлый XX век, как век духовно-нравственного, культурно-экономического и российско-национального расцвета.

И Петр Агеевич опять увидел, как в советское время весь рабочий коллектив бывшего его завода был пронизан, словно прошит какими-то человеческими сухожилиями, какими-то связками советской идеи единения и организованности действий. И не было в этой идее места эгоизму и индивидуализму. Все дышало братским, товарищеским трудовым соревнованием, бескорыстной взаимопомощью и коллективным творческим поиском.

А зачинателями и энтузиастами всех этих коллективных действий были партийные и комсомольские организации цехов и участков. Они подталкивали людей к коллективным трудовым свершениям. И весь завод становился единым организованным не только производственным, а общественно организованным, живым организмом, имеющим значение в общей государственной жизни, как ее живая клетка.

И во все эти производственно-общественные свершения был крепко впаян и он, Петр Агеевич Золотарев. Тем самым до большой высоты поднималось его человеческое достоинство. А человек с ощущением своего высокого человеческого достоинства не может не ощущать своего удовлетворения жизнью.

И он, жарко разогретый своей долгой уже послемитинговой речью для самого себя, со всей пылкостью своей натуры окончательно понял, что без новой впайки в организацию рабочих людей для дела социализма и социального достоинства человека труда не может существовать, не может строить дальнейшую свою жизнь.

Он уже не мог сомневаться в том, что вернейший и кратчайший путь к такой достойной для настоящего человека жизни есть путь через партийную организацию коммунистов. Его место в ряду таких идейно стойких и мужественных людей как Полехин, Костырин, профессор Аркадий Сидорович Синяев, Михаил Александрович Краснов.

И он через два дня волнительных раздумий сказал себе в конце третьей бессонной ночи: