Утраченные звезды - Степан Янченко

Почему она боялась своего увольнения? Может, она трепетала душой перед утвердившимся произволом частных хозяев, которые теперь, в буржуазном государстве, поступали с людьми по своим законам, стоящим выше всяких кодексов? Ее натура не могла с этим смириться. Она болезненно сдерживала себя от такого нравственного бунта, зная о его бесплодности.

На этот раз Полехин застал вместе с Мартой Генриховной девушку лет двадцати, занятую работой с картотекой. Девушка, не отвлекаясь от дела, приветствовала Полехина лишь молчаливым, быстрым взглядом черных глаз и наклоном головы, не отрывая рук, от своего занятия. А занятие ее в солнечный день, хоть и в прохладной, обдуваемой вислоухим вентилятором комнате, должно быть, было скучным, так как ее красивое, симпатичное по-особому, крепко загорелое лицо было подернуто тягостной скукой.

— Вы, Мартын Григорьевич, опять, наверное, с прежней своей просьбой? — спросила старая библиотекарша после обмена с Полехиным обычными вежливыми приветствиями. — Или, может, прежняя читательская страсть заговорила — пришли книжку взять какую-то? Вы уже года два книги у нас не перебирали, — и приветливо улыбнулась. Она не упрекала Полехина, а каким-то особенным тактом приглашала к доверчивому разговору.

— Да, верно, Марта Генриховна, — ответил доброжелательным тоном Полехин, — пожалуй, что года три на ваши стеллажи не заглядывал.

— Что, интерес поперебирать книги пропал?

— К этому волнующему занятию интерес не пропал, Марта Генриховна. Но насильственный переворот общества обесцветил жизнь, душу человеческую загнал в отравляющую газовую душегубку, сознание людей засорил овсюгом, а, в общем, — лишил людей свободного духовного досуга, когда хотелось нравственного упоения в мире искусства, в том числе и мире поэзии и романтики. Так что и у меня для чтения нет времени, нет душевного досуга.

— Да, вы верно подметили, Мартын Григорьевич, в библиотеке это особенно стало заметным, — грустно сказала старая библиотекарша. — Но все же, хоть иногда, книги надо читать, их мир наполняет жизнь смыслом, оздоровляет душу.

— Я с вами единодушен. Но все книги ваши я в свое время прочел, которые меня интересовали. Нынче новинки — морально-нравственный мусор, не все, конечно, но в большинстве своем. А для отдыха душевного у меня в домашней библиотеке находится, что почитать из уже прочитанного: из классики, потом советские писатели умели заглянуть в душевный мир человека. Словом, нет ни времени, ни нужды захаживать к вам. Сейчас, верно, меня привела к вам совсем другая потребность. Вы угадали, — сказал Полехин с доброжелательной, однако отражающей неуверенность в удаче улыбкой. — Но только на этот раз буду просить у вас, — Марта Генриховна, ваш зал не для заседания партбюро, а для партийного собрания. Надеюсь, вы теперь, пребывая на пенсии, не станете бояться увольнения с работы из-за сочувствия к коммунистам.

Библиотекарша с веселым лукавством улыбнулась, погладила ладонью с накрашенными ногтями край полированного стола, бросила взгляд в сторону своей молодой коллеги и, изобразив на своем лице доброжелательность, сказала:

— А как вы узнали о том, что я на пенсии?

— Когда прежде, два года назад, мы обращались к вам с такой просьбой, вы поведали нам, что в ожидании выхода на пенсию, вы поостережетесь проявлять доброе отношение к коммунистам, чтобы не навлечь на себя угрозу досрочного увольнения с этой работы, — с прежней терпеливо-вежливой улыбкой напомнил Полехин.

От его настороженного внимания не ускользнуло то, как удивленно вскинулся взгляд черных глаз девушки, которая при его словах подняла голову, вопросительно-недоверчиво посмотрела сперва на него, потом, не меняя удивления, перевела взгляд на Марту Генриховну, как бы выражая свое недоумение услышанным. Марта Генриховна, конечно, заметила этот взгляд, но никак не отреагировала на него и спокойно, с улыбкой проговорила:

— Верно, это точно так было, — и взглянула на свою помощницу с каким-то извинительным признанием, — но это мною было сказано тогда с большим извинением, и с просьбой понять меня. Надо мной в то время, действительно, висела угроза остаться без зарплаты перед выходом на пенсию, а дальше маячила самая маленькая, почти социальная пенсия. При вашем обращении я страшно испугалась печальной перспективы для меня… А потом я подумала, что вы можете провести свое заседание и в другом месте.

— Ты, мама, в новой жизни долго пребываешь в страхе, пора привыкнуть, — неожиданно для Полехина воскликнула девушка, назвав старую библиотекаршу мамой, разом с тем, не отрываясь от картотеки.

— Так вы — мать и дочь здесь? — и удивился, и обрадовался Полехин преемственности в работе матери и дочери.

— В нашей библиотеке всегда по штату было два работника, — сообщила Марта Генриховна. — После моего выхода на пенсию Клаву, дочку мою приняли на мое место заведующей, а меня зачислили на вакантную должность, на которую из-за мизерной зарплаты никто не претендовал. А мы уж по семейной традиции будем служить своей любимой профессии. По преемственности будем сохранять книжный фонд и работу в читальном зале, в рабочей читалке, как в свое время говаривали рабочие, — и, грустно улыбнувшись, добавила о другом: — А что касается моего страха в нашей новой жизни, так у меня такая же боязнь, как и у других, — страшно в старости без куска хлеба оставаться.

— Надо приучаться защищаться через суд, данный нам как третий орган власти, — совершенно серьезно сказала Клава, глядя на Полехина, и, видно, предполагая возражения, оторвалась от работы.

Но ответила Марта Генриховна:

— Э-э, доченька, много на нашем заводе из числа безработных нашли защиту в суде? А ни один человек!

— Очень правильно подмечено! — воскликнул Полехин. — Дело в том, что, выстраивая структуру буржуазного государства в России, сочинители конституции заведомо знали неизбежность классовых противоречий и социальных конфликтов между людьми в классовом государстве, которое они лукаво назвали социальным, и встроили в эту структуру суды, придали им видимость третьего органа власти. Но над всеми органами власти стоит, как оказалось, не подотчетный народу президент, который призван управлять государством по принципу единоначалия власти. Но в то же время президент на самом деле, поставив частную собственность над государством, сам себя превратил в марионетку олигархов и никакого единовластия у него не выходит. Вот в такой питательной среде выращен в срочном порядке наш суд, и он служит, и будет служить всегда этой питательной среде, пока не станет народным судом. Почему на наш суд у народа нет никакой надежды в защите рабочего человека от хозяина жизни… Двенадцать тысяч человек в общей сложности за три года уволено рабочих только с нашего завода, а в суде не рассмотрено ни одного заявления по поводу произвольного увольнения рабочих и ИТР. Перед массированным произволом хозяев предприятий по отношению к рабочим не только отдельные суды — вся судебная система не в состоянии устоять. Вот такая-то у нас судебная власть безвластная, не говоря о ее другой подневольности! Все под властью частного капитала, олицетворяемого олигархами.

— И все же, пусть по частным случаям, но суд стоит на защите законности, — наступательным тоном проговорила Клавдия, настраиваясь на дискуссию.

— Вы имеете в виду случаи по защите от власть имущих? Но и в этих случаях имеются свои нюансы. Допустим, что суд поступит, исходя из самых честных побуждений, по голосу за-кон-ности, — с ударением возразил Полехин. — Но законность у нас, как и у других, государственная, а государство нынче у нас — какое? — и сам ответил, глядя на Клаву покровительственно: — Государство у нас нынче буржуазное, созданное под прямым воздействием частного капитала, как бы это ни прикрывалось разглагольствованием о демократии. То, естественно, что и законы у нас буржуазные, только хитро закамуфлированы под народность, а на самом деле — антинародные. Стало быть, если суд стоит на позиции проведения и защиты государственной законности, а иначе он не может, то он какой, наш суд? Вот и всему разгадка — кому служит третья власть, любезная Клавдия… извините, не знаю ваше отчество.

— Эдуардовна… — подсказала мать.

— Так-то, Клавдия Эдуардовна, — улыбнулся Полехин.

— И все же… И государство, и его буржуазные классы в обществе сожительствуют с народом, — несмело проговорила Клавдия, не очень уверенная в том, о чем сказала.

— Вы правы, Клавдия Эдуардовна, — поспешно откликнулся Полехин, — потому что без трудового народа они не могут существовать, как без питательной среды, процессы в которой должны регулироваться. Государство и исполняет роль объединителя всех классов, но от имени господствующего класса, который остается наверху государственного иерархического единения и держит трудящихся, эксплуатируемые классы на определенном удалении, а вернее — в бесправном положении. Как раз это бесправное положение трудящихся и регулируется буржуазными законами.