Утраченные звезды - Степан Янченко

— Да, это верно, — воскликнул тот же Сергутин — загадка! А все-таки ответ, согласись Петр Агеевич, должен быть. Иначе, как объяснить сейчас твое желание соединить свою жизнь с компартией? Ведь теперь наша партия превратилась из партии-организатора хозяйственного, и социального, и культурного строительства в организатора борьбы за возвращение социалистического строя.

— Причем, не по шведскому, не по либерально-правому, не по социал-демократическому методу, растянутому на два века, — горячо вставил Костырин Андрей Федорович, не допускавший компромиссов, недоговоренностей и всякой беспринципной половинчатости, а по ленинскому, по марксистскому методу, когда власть принадлежит трудовому народу, а все природные богатства и материальные ценности, полученные от общественного труда как общественный продукт, принадлежат людям труда.

— Я с вами согласен, товарищи, целиком и полностью. Для нашей партии наступил, а вернее, возвратился период борьбы, классовой борьбы, точнее, всенародной борьбы за социализм, за социализм, нами уже понятый не теоретический, а на зуб попробованный, руками прощупанный, — с подъемом воскликнул Петр Агеевич, вдруг почувствовав облегчение перед поставленными перед ним вопросами. — Вот я всем своим существом понял необходимость ввязаться, сознательно встрять в эту борьбу в составе партии коммунистов. Это и будет мой ответ тем прилипалам к партии, которые от нее отсыпались, как мертвые листья с осенних дерев, почувствовав жар борьбы. Меня же этот жар борьбы, как магнит, притягивает к себе, и я не могу от него уже отстраниться, так повелевает мне и мое сознание, и мое сердце, и я прошу принять меня в компартию.

Он смотрел на дружное поднятие рук за его принятие в партию и слушал, как торжественно и тревожно билось его сердце, и вместе с тем ощущал, как подрагивали коленки от напряжения во всех мускулах тела, будто действительно он встал уже на рубеж борьбы. Потом всё напряжение спало, и его охватила радостная дрожь в груди, и в ответ на нее он сказал:

— Спасибо, дорогие товарищи, за доверие. Я обещаю быть всегда вместе с вами и оправдывать вашу надежду, которую вы мне выразили. И вот сейчас мне на ум пришла догадка, почему я до сих пор не был в партии. Я с детства пытал неприязнь ко всякой организации. Она наставляла на меня острые шипы и отталкивала меня кастовой тиранией, иногда неоправданной тратой сил и времени. Другой причины не было. Сейчас пролетарская организация открылась для меня другой стороной. Для рабочей революционной борьбы нужна партийная организация как штаб, организующий борьбу, подбирающий для этого сложного дела командиров, вожаков. На эту мысль меня натолкнул один вспомнившийся случай, который, если позволите, я расскажу.

— Что, потерпим еще? — хохотнул Полехин. — Каждый вступающий в нашу партию, так или иначе, с сердечным волнением ждет этого часа, потому этот час — час самораскрытия. Уверен, что ни одна партия из нынче плодящихся от всяких утробно-буржуазных выбросов-отбросов не побуждает человека к нравственному самораскрытию перед товарищами.

— Потому, что все эти выбросы, отбросы объединяются для достижения своих корыстных, эгоистичных целей — индивидуалистических изощрений в высасывании энергии из людей труда, — с обычной своей горячностью вставил Костырин.

— Да, пусть Петр Агеевич выскажется до конца, — попросил Заполучный Михаил, который старался впитать в себя, как губка, все излучающееся из людской мудрости. Для него каждый человек осиян ореолом мудрости. С ним все согласились. И Михаил почувствовал в себе чувство гордости за коллектив, где сразу услышали его голос.

— Среди здесь присутствующих товарищей есть такие, — начал свой рассказ Петр Агеевич, — которые знают, — что я был несколько раз членом рабочих делегаций, которые посылались за границу. Так я дважды был во Франции. Оба раза мы были как бы гостями профсоюзов. Второй раз нас принимал профсоюз машиностроителей. В это время там проводилась грандиозная забастовка рабочих машиностроительных заводов. В порядке солидарности, с ними вместе бастовали и работники многих гостиниц, общественного транспорта и других предприятий. Бастующие требовали повышения зарплаты. Хозяева упорствовали, правительство молчало. Тогда профсоюзы, поддержанные коммунистами и социалистами организовали массовые уличные демонстрации. Нас всех разобрали к себе на постой по квартирам профсоюзные активисты, рабочие автозавода. Меня как коллегу пригласил к себе слесарь Антуан Жанен. Я его звал Антон, коммунист, между прочим, замечательный человек, неутомимый активист, умелый организатор и пропагандист, знаток Советского Союза, влюбленный в Россию и русский народ. У нас с ним были долгие, задушевные беседы. Он уморил меня расспросами о Советском Союзе, о нашем образе жизни, а о социализме он знал не меньше меня, потому что я жил в этой обыденной жизни, а он имел дело только с мечтами. Однажды я, насмотревшись на демонстрации и уличные митинги, выразил свое восхищение организованностью демонстраций при огромном стечении народа. Антон мне отвечал: Иначе нам нельзя. Это наша защита от произвола капитализма. Он от нас защищается буржуазными законами и полицией. Мы от капитала — забастовками, стачками, демонстрациями, они же — наш инструмент воздействия и на правительство. Капиталисты и правительство нас, людей труда, не боятся до того момента, пока мы не поставим их перед международной конкуренцией, где они балансируют как по лезвию бритвы. Мы, конечно, тоже не заинтересованы в потере нашего национального престижа. Но когда эксплуатация до недопустимого уровня поднимается, мы прибегаем к организации массового протеста, что грозит капиталистам потерей прибыли, международным поражением в конкурентной борьбе. Наша пролетарская организованность не только отрезвляюще действует на хозяев и на власти, но и защищает от полиции, а во-вторых, — это поучительная демонстрация нашей силы для самих трудящихся. Я ему заметил, что у нас подобные демонстрации не практикуются и нашу организованность подобным образом не за чем демонстрировать. Он мне живо и горячо, чисто по-французски, темпераментно возразил: Напротив, мы завидуем вашей организованности. Вы сделали ее жизненным правилом, довели свою организованность до высшей степени так, что она, ваша организованность, стала условием существования вашего общества, образом жизни советских людей, вы довели ее до высших органов власти, где, как правило, требования народа, требования жизни без промедления рассматриваются и решаются, вносятся изменения в законы. Зачем после этого уличные демонстрации, разве что в поддержку решений правительства. Ваша организованность стала для вас вашей повседневностью настолько, что вы ее не замечаете и совсем не цените, как одно из замечательных ваших демократических достижений, как одно из завоеваний Советской, то есть народной власти. Мы, французы, очень ценим вашу такую организованность и берем ее примером для нашей борьбы. Тогда его отзывы о нашей организованности и демократии показались мне высказыванием желания польстить мне. А нынче, еще только в ходе буржуазных реформ, еще до завершения этих реформ колониальной капитализации России, я понял справедливость француза в оценке нашей советской жизни и нашего пренебрежения к своим советским завоеваниям. Мы не умеем понимать и ценить наших достижений в советской цивилизации и сейчас очень медленно доходим до понимания нашей бывшей советской жизни. Хуже того, молча слушаем всякие бредни о нашей советской жизни. А нам бы следовало организованно, всей силой всенародного голоса сказать этим отступникам — сванидзам, захаровым, родзинским и прочим подлецам: Цыц о нашем советском, заткни свое зевало, не сметь чернить наше святое прошлое — оно было сделано самим народом и для всех людей мира было светлым, потому что было советским.

Петр Агеевич умолк, выжидательно оглянулся на товарищей, сам не зная, чего он ждал. Встретился взглядом с улыбчивыми, одобряющими, подбадривающими глазами Галины Сидоровны, от которых сразу же почувствовал душевное облегчение. И тут же заметил, что и другие слушали его со вниманием и после окончания рассказа все посидели минуту в молчании. Затем откликнулся Сергутин:

— А вот ты, Петр Агеевич, в подробности и ответил на мой вопрос: не понимали мы все своего советского образа жизни как мирового достижения, не умели вникнуть в ту глубину, где прятались его корни, не могли оценить наших достижений, потому что они были на острие цивилизации, а острие трудно просматривается без пристальности. А вот твой француз рассмотрел. Как говорится, все хорошее и новое лучше видится издалека. Вот и мы сейчас находимся на расстоянии от всего хорошего, что сами сделали и сами бросили под ноги либерал-демократам. Теперь вот только начинаем видеть и понимать наше советское прошлое, и собираем силы для борьбы за его возвращение. А нам кричат, что возвращения к прошлому не будет, и мы опять пасуем и соглашаемся: ладно, дескать, пусть прошлого не будет, но социализм будет, как будто он сам по себе придет. А почему такие уступки? Оно ведь не было худым, наше прошлое, потому что мы шли по целине и делали зигзаги. Однако впереди у нас был верный ориентир, верная цель, и на пути к ней мы уже не испытывали неутоленной жажды. Если все это собрать вместе, так наш Золотарев Петр Агеевич — типичный герой нашего времени. И я думаю, что мы верно делаем, принимая его в нашу партию коммунистов.