Утраченные звезды - Степан Янченко

уничтожения. Боюсь, что в случае, если дело и дальше так пойдет, то дойдет до полной деградации русской нации, а люди мира станут смотреть на нее, как на прокаженную. Это — на народ, давший миру прекрасную, великую культуру, новое, советское направление цивилизации. И теперь в исторической науке так останется раздел советской истории. Правда, лжецы от истории стараются советскую эпоху извратить и оболгать до изуверства. Так-то, уважаемый Николай Минеевич.

Он терпеливо слушал завораживающий голос прекрасного призрачного видения, постепенно наполняясь желанием возражения, и, наконец, проговорил:

— Все ты сказала верно, правильно оценила безволие и неразумное согласие, и терпение народа. Он, как одураченный, смиренно смотрит на свое вымирание, на свое духовно-нравственное разложение, но это происходит оттого, что, как я уже сказал, над ним довлеет фатум существования государства, как инструмента у наглого и все подавляющего меньшинства, в том числе и подавляющего волю всего народа.

— Ты, Николай Минеевич, прав, но лишь отчасти. В человеческом мире действительно существует фатум, довлеющий над людьми. Только он гнездится в частной собственности. Нынешнее наше государство и созданный им государственный аппарат призваны служить не трудовому народу, а частной собственности и ее владельцам, их сохранению и утверждению над жизнью и судьбой народа. По отношению к частной собственности служащее ей государство есть ее вредоносная плесень, разъедающая общественную трудовую первозданность людей и уже поэтому враждебное трудовому народу. Чтобы избавиться от давления фатума, от неотвратимости судьбы, от предопределенности рока, от страха, людям надо избавиться от частной собственности на средства производства, от ее всепроникающей заразы.

— Да, но как это сделать, если говорят, что влечение к частной собственности заложено в природных инстинктах человека?

— Ты прав. Собственность как таковую не следует отвергать. Но чтобы снять ее властное давление, надо придать ей форму общественной собственности вместо частной, то есть привести ее в соответствие с общей формой труда людей, с их общинностью жизни. И сразу все за этим поменяется: общественный и государственный строй, и отношения между людьми, и все человеческие ценности, и морально-нравственные основы целей жизни.

— Опять же, как это сделать?

— Ты меня удивляешь скорой потерей исторической памяти своей, Николай Минеевич, хотя твое путешествие в Чечню, не говоря о твоей недавней отчаянности от безработицы и безысходности, должны были бы оживить, если не сохранить, память о нашем еще совсем недалеком советском прошлом. Ну, да я напомню тебе нашу с тобой историю. Я, озабоченная жизнью своего российского народа и выходом его в первый ряд среди народов мира, выбрала ему в вожди гения мировой величины — Владимира Ильича Ульянова-Ленина, который получил от меня пост вождя народов за свой величайший ум и безупречнейшую нравственность. Он вывел всех нас на дорогу в новый мир, в мир, где основой жизни и строительства общества является общественная собственность на средства производства и народная власть, где властвует свободный труд во имя общего блага людей труда, где нет места эксплуатации и угнетению человека человеком, где нет господства частного капитала над трудом, над свободой и волей человека труда. Ленин обнажил перед людьми частный капитал как производный продукт от всенародного труда, пожирающий общую людскую физическую и духовную энергию, истощающий силы человечества, приготовленные в нем для сопротивления и борьбы за устройство мира без господства частной собственности. За это мировой империализм ненавидит Ленина, его учение о социализме, как об обществе без частной собственности. За верность России идеалам нового, открытого Лениным мира, построенного на принципах коммунизма, мировой империализм жестоко отомстил российским людям. Он тайно внедрил в нашу среду изменников и предателей наших идеалов и с их помощью отбросил Россию назад дальше начала двадцатого века, обрек нас теперь уже на вековое отставание от современного уровня прогресса. А чтобы Россия не могла и впредь выровняться с первыми рядами, с помощью перерожденцев и слуг империализма выставил Россию на мировой торг для продажи ее со всем, что есть на моей российской земле и в ее материнском чреве. А продажа матери на рынке означает гибель рода, умышленное его изживание. Жалею, что народ мой до сих пор не оказал всему этому никакого сопротивления, будто молчаливо согласился на смерть России. Так что же ты меня упрекаешь за свою усталость?

— A, действительно, за что? — с этим вопросом он освободился от сновидения, испуганно открыл глаза, с лихорадочной поспешностью вскинулся и сел на постели, покрутил головой за сложность приснившегося. Он обвел взглядом солнечную комнату, поискал светом пронизанный призрак волшебной женщины, привидевшейся во сне, и, ничего не найдя, громко сказал себе:

— Надо идти к людям и быстрее: там только можно обрести ощущение реальной жизни и избавиться от желания упрекать за свою усталость невиновную Россию. Надо собраться всем вместе в общую силу и, пока еще Россия не растратила своей мощи, освободить ее от ига частной собственности и ее владельцев.

Он быстро собрался и пошел к своим товарищам в магазин.

Согласие на новую конструкцию

На обед в зале кафе работники магазина собрались, как всегда, минута в минуту — десять минут третьего часа дня и без суеты и шума заняли свои места за столами. На столах уже стояли тарелочки с закуской, а ломтики хлеба сложены в хлебницах. И для каждого лежали бумажные салфетки, ложки и вилки — все по гостевому.

Обстановка в зале была не чинная, но приветливая, уважительная, как к гостям: умели работники кафе и для своих сотрудников на обеденный час создать атмосферу отвлечения от суетной нервной работы, хоть часовую психологическую разрядку, похожую на духовный отдых, а физический отдых при этом приходит сам собою, без намеренного настроя. Оно, конечно, не заметно, но не намеренный настрой на отдых тоже сбавляет напряжение у человека, и эти минуты становятся драгоценными для здоровья. Люди как-то исподволь убедились, что отдых эффективнее тогда, когда он проходит спокойно, вместе с естественным дыханием, словно сам по себе, не отмеченным чем-то заданным, отпущенным и отмерянным. Тогда и 20–30 минут хватает для восстановления сил, или, по крайней мере, для возвращения их в русло упорядоченного трудового течения.

Так думала Галина Сидоровна, обобщив свой опыт руководства трудовым коллективом, пусть небольшим, но специфическим, которого поминутно дергают и изматывают приходящие и меняющиеся люди, сами того не желающие и в свою очередь приносящие продавцам свою измотанность жизнью, от которой им некуда деться. И хотелось бы куда-то сбежать, где-то укрыться от такой тяжкой беспутной жизни простого человека, но некуда — везде одно и то же. Вот люди вроде бы и заслоняются от всего беспутства нападением на других, а ближе всех на пути невзгод жизни — продавцы, вот на них и вытряхивается всё из наежившейся человеческой души, к которой стало больно прикасаться.

Все это очень хорошо поняла Галина Сидоровна и всеми своими силами старалась смягчить взаимоотношения между людьми и в первую очередь между своими сотрудниками, только так она понимала работников магазина — сотрудники. А свою директорскую роль она сводила к тому, чтобы как можно мягче настроить в коллективе сотрудничество, добиваясь его гармонического лада.

Войдя в зал кафе вместе со всеми, Галина Сидоровна широким взглядом молниеносно окинула столы и порядок на них, по привычке чуть приостановилась у двери, сложила руки на груди, подтолкнув грудь кверху, и, довольная, пошла к своему столу, тронула ладонями искусственные кудряшки на голове и с хорошим чувством от удовлетворения порядком в кафе села за стол, но к делу не приступала, поджидая, пока не подошел и не сел Петр Агеевич. Он всегда входил в зал последним, как бы выполняя роль охранника. И тотчас по залу пошел общий приглушенный гул голосов.

В это время нежданно вошел Левашов со стороны кухни, и все на него обернулись. Появление его было как неожиданное, так и жданное. Он должен был вернуться с земли, хотя и российской, но опаленной войной. И его возвращение приносило что-то неизвестное и весьма отдаленное, собравшее тайны загадочной войны, затеянной людьми, живущими по своим тайнам от миллионов российских людей.

Его ждали с тех пор, как уехала к нему жена Людмила Георгиевна, но появление его в кафе в обеденный перерыв из боковой двери было похоже на то, словно он с неба спрыгнул. Он шагнул из двери довольно бойко, как всегда было при работе, и тут же нерешительно остановился, будто от внутреннего толчка: а ждут ли его здесь?