Утраченные звезды - Степан Янченко

— Мы втроем там были и тоже ничего не поняли, — покачал головой и подвигал плечами Левашов. — Но как ты поймешь весь этот сыр-бор, если весь их центральный город — столица Грозный разрушен бомбами, ракетами, снарядами. И другие города, и многие села — тоже, вся республика в разрушении. А простые люди из жителей, кто уцелел, разбежались, ютятся по подвалам, развалинам. Чеченцы все еще помнят о депортации во время Отечественной войны, но тогда их не убивали бомбами и снарядами, не расстреливали из танков. Но за время, когда им все простили и помогли вновь обосноваться и обжиться на своей родине, вернули в ряд на уровень всех народов Советского Союза, все взрослое население стало грамотным, возродили культуру нации, каждый десятый-двадцатый чеченец — со средним, высшим образованием, с современной специальностью, оседлали, как они сами говорят, технику, промышленность, науку, равноправно пользуются всеми социальными правами. Но нынче кто-то их тянет не туда, говорят, что нынешнее положение идет от России и надо, дескать, освободиться от нее, как соседние Азербайджан, Армения, Грузия. В то же время они знают, что армяне, азербайджанцы, грузины бегут в Россию, как и многие чеченцы, спасаясь от безработицы, голода и угрозы темноты и дикости, а у себя поют славу аллаху и пластаются по земле. Кто поумнее, пограмотнее, поразборчивее говорят, что они, если и стали подневольными, то не от России, а от Америки.

— Тогда зачем взялись за оружие против России, зачем воюют? — с недоумением воскликнул Петр Агеевич.

— Простые люди говорят: те, что воюют, им за это платят американцы как своим солдатам.

За этот счет они и живут, — пояснил Левашов, — Они, по сути — американские наемники, только через мусульманскую мошну.

— Так за время этой войны они совсем одичают, уже вон головы людям невинным отрубают, — с горьким сожалением произнес Петр Агеевич, всматриваясь в печальное лицо Левашова.

— И за это им тоже платят.

— Тьфу, ты, Господи, да кто им платит за такое варварство? — возмутился Петр Агеевич, он даже подскочил и потопал по полу.

— А вот это вопрос, — зло улыбнулся Николай Минеевич. — Во всяком случае, есть чеченцы, которые сами недоумевают. Они знают, что войну начал Ельцин и вместе с тем деньги боевикам везут со всех краев России: и из Москвы, и из Питера, и из Самары, и из Татарстана, и из других городов, и, конечно, из мусульманского мира.

— Но за что? — все еще сердито задавался вопросом Петр Агеевич. Ему, как честному человеку, с его простым, праведным мышлением, не умевшим подозревать других людей в лицемерии, все в Чечне было непонятно, лукаво, загадочно, хотя чувствовал — управляемо все это.

— Нам это не понять, — все еще уныло сказал Лукашов, — а капиталистам, Березовскому, например, все ясно, как божий день, но этот секрет он нам не откроет, как секрет собственного изобретения. А некоторые чеченцы говорят: все дело скрыто в нефтепроводе и в нефтекачалках.

Петр Агеевич задумался, стал вспоминать, что мог, из прочитанного о нефтяных войнах и раздорах. Неужели теперь и российские нефтяные промыслы становятся предметом международных раздоров? Потом спросил:

— А зачем в этом случае разрушать города, села, убивать невинных людей? Ведь говорят, все похоже в точности на варварство фашистов во времена нашей Отечественной войны.

— Сталинград, да и только, — подтвердил Левашов. — Говорят, что разрушают для того, чтобы обозлить чеченцев против России и отбить у них добрую память о русских людях, чтобы оправдать отделение. Но я видел иное: зло у них не массовое и легкое, как в драке. Они знают, что все творят не русские, не Россия, а новые русские, лукавые березовские.

— А чем же, скажи мне, там все кончится? — с отчаянным вздохом спросил Петр Агеевич.

— На мое понимание, так все может кончиться при воссоздании Советского Союза, советской власти, о чем чеченцы вспоминают со слезами. А примирить все народы может только Коммунистическая партия, как простонародная организация, — заключил Николай Минеевич с каким-то легким, уверенным светом в печальных глазах. — Но Компартию России туда не пускают. Другого договора я не нахожу, хотя и долго думал. Никто другой и ничто другое нас не примирит не только с Чечней, но и вообще людей России друг с другом и с государством, кроме компартии Советского Союза, никто иной не даст нам ни нормальной человеческой жизни, ни дружбы народов, ни свободы, ни права на полет души, — с каким-то освобожденным вздохом, резко и громко проговорил Левашов, точно сделал долго хранившееся или долго рождавшееся признание.

Вот ты какой, — подумал Петр Агеевич. — Всегда такой был, или Чечня этому научила? Он хотел еще спросить о сыне Левашова, но не успел, так как их позвала кладовщица к Галине Сидоровне. В дверях кабинета они встретились с бухгалтером и товароведом, верными помощниками и советчицами по торгово-финансовой части.

— Садитесь, доблестные мои мушкетеры, — необычайно оживленно пожала руки мужчинам и потом, расхаживая перед сидевшими мужчинами, еще раз назвала их своими мушкетерами. Затем остановилась у окна, наклонилась над своими фиалочками и будто с ними заговорила: — Всю свою жизнь мечтала поработать, поруководить мужчинами и никак не выходило, а теперь вот у нас два мужика, — и, обернувшись, подмигнула мужчинам, и хлопнула ладонями, села за стол с лукавым блеском глаз.

Мужчины, с удивлением взглянув друг на друга, не поняли, к чему прозвучали ее слова, и какие в них были намеки.

— Так вот мы, руководители нашего предприятия, — продолжала с юмором говорить Галина Сидоровна, подтрунивая над своими словами, и весело, по-матерински глядя на сиротливо сидящих мужчин и ждущих себе приговора от этой вдруг развеселившейся женщины, волею случая получившей возможность произнести слова о решении судьбы двух мужчин. Они и не догадывались о том, отчего ей было весело, и приятно поюморить. А веселилась оттого, что она, именно она нашла возможность трудоустроить двух мужчин. Этих мужчин, здоровых, сильных, красивых своей мужественностью и способностью нести на своих плечах не только бремя своей жизни, но и груз судьбы своих близких.

Сейчас они сидели в неизвестности о своей дальнейшей работе, а по существу перед неизвестностью о своей судьбе уже на ближайший час. Сидели в состоянии потерянности и бессилия перед той пустотой, которая вот сейчас перед ними может разверзнуться могильным холодом.

От такого вида мужчин и от представления той пустоты, в которой они могли бы оказаться, прими она неразумное решение, сердце ее наполнилось болезненной жалостью к ним. В эту минуту неожиданно пришедшие ей в голову слова: Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте она молча продолжала: Чем повесть о безработных и их детях. Она решительно и бодро встряхнула своей большой головой, подтолкнула кверху грудь и с радостным чувством сказала:

— Мы своей маленькой администрацией приняли решение, с которым, думаем, согласится весь коллектив и с которым, тоже думаем, и вы будете согласны. Первое, мы разделим и четко определим ваши производственные обязанности. Вы, Николай Минеевич, возвращаетесь к своим привычным делам — слесаря-электрика с дополнительным выполнением подсобных работ (вы их знаете) и других поручений по вашему производственному процессу. Пока вы отсутствовали, ваши обязанности по совместительству исполнял Петр Агеевич. А после двадцати дней работы Петр Агеевич был переведен на должность шофера грузовой машины и экспедитора со своим должностным окладом. А ваш оклад накапливался, так что вы зайдите в бухгалтерию и получите его, — заметив у Левашова желание возразить, она предупредила его: — Никаких возражений и вопросов не надо. То, что вы задолжали, вам хватит на год расплачиваться. Так что идите и получите вашу зарплату… Ничего, ничего — это как раз предложение бухгалтера… У нас ни один человек не может работать с ледяным сердцем, а у нашего железного бухгалтера сердце мягче воска, отчего она и держит внешнюю строгость.

Галина Сидоровна говорила это с улыбкой, но внятным голосом, не допускавшим возражений и размышлений. А лицо ее, добродушное и округло-мягкое, при этом, казалось, еще больше размягчилось от добродушия и вызывало желание со всеми ее решениями соглашаться.

Хотя, какое тут может быть еще согласие, ежели ее решение, в высшей степени человеческое, вызывало лишь чувство благодарности. Вот только вставала, задача, — в какой форме должна быть ответная благодарность от мужчин.

Впрочем, Петр Агеевич не слышал еще, за что и как он должен будет от себя благодарить Краснову, ставшую теперь не только его директором по работе, но и товарищем по партии. Но он от себя был благодарен ей за столь человечное отношение к Николаю Минеевичу, который был бы в безвыходнейшем положении, оставаясь сейчас один на один в сложившейся ситуации.