Фантастические повести и рассказы - Сергей Казменко

Мы просто внедряем каждому в сознание убеждение в совершенной бесплодности всяких попыток хоть как-то изменить существующий порядок вещей. И не надо меня провожать, я сам найду выход, — он повернулся и вышел из кабинета.

Несколько минут Канди простоял неподвижно. Потом услышал, как отъехала машина. Подошел к окну, проводил ее взглядом. Долго стоял и смотрел на мокрую пустынную улицу. Мыслей в голове не было никаких. Только тупое отчаяние.

Потом он вспомнил, что надо бы проверить входную дверь. Стал спускаться по лестнице, и вдруг застыл в неподвижности, пораженный внезапной мыслью.

Ведь если я — информационный невидимка, подумал он, если все, что бы я ни делал, не способно что-либо изменить, то зачем тогда нужно было приезжать ко мне и объяснять мне все это? На это может быть лишь один ответ — затем, что я им нужен, нужен такой, какой я есть. Так что же тогда из того, что я делал и делаю, поддерживает их? что?!

Он не хотел знать ответ на этот вопрос, он боялся этого ответа, но деваться от этого ответа было некуда. Ответ был только один: все.

Миссия «Януса»

Что-то падало с неба — то ли снег, то ли дождь — и прохожие зябко поднимали плечи и смотрели вниз, под ноги, боясь поскользнуться или наступить в чуть прикрытую слоем раскисшего снега лужу. А на автобусных остановах люди, совсем уже замерзшие, переминались с ноги на ногу, повернувшись спиной к сырому, мерзлому ветру. И было темно, потому что в такие вечера, когда вдруг растает недавно выпавший снег, никакое освещение не в силах разогнать темноту. В такие вечера опасно оставаться в одиночестве, потому что все несбывшиеся надежды, все забытые желания, все неудачи и поражения только и ждут таких вот вечеров, чтобы — заползти в душу и погрузить ее в черный омут тоски и безысходности. В такие вечера очень просто потерять веру в то, что этот дождь со снегом не навечно, что есть на свете места, где сияет солнце и дует теплый ветер, в такие вечера проще простого потерять всякую веру и надежду на перемены к лучшему, надежду, которая, несмотря ни на что, живет в каждом человеке. Стоит только остаться одному, стоит открыть душу невеселым мыслям, и они уже не оставят тебя.

Стоит только остаться одному…

Вертэй обошел по краю тротуара огромную лужу и остановился перед массивными дверями. Вот и дошел. Вряд ли в этом визите есть хоть какой-нибудь смысл. Хорошо, если он не затянется надолго. Хотя, что делать тогда? Вернуться домой и искать спасения от тоскливого вечера в хорошей книге или работе? Если бы знать, что это поможет… Но прошли времена, когда это помогало.

Он толкнул дверь и, сунув сидевшей у входа полусонной вахтерше свой пропуск, вошел в полутемный вестибюль. Было всего лишь семь часов вечера, но здание уже опустело, почти все сотрудники разошлись по домам, и лишь десятка два пальто тосковали на старенькой театральной вешалке гардероба. Вертэй сдал пальто гардеробщице, положил номерок в карман, посмотрел на часы, висевшие над лестницей. Без двух минут. Он, как всегда, оказался точен, хотя даже ему самому давно уже опротивела эта точность, пригладив волосы ладонью, он стал подниматься наверх. Два барельефа, висевшие на стене над первой лестничной площадкой — те же самые, что украшали заголовок еженедельника — смотрели мимо него в темноту вестибюля. Странно, но именно из-за них все давно уже называли — и в глаза, и за глаза — этот еженедельник «Янусом», давно уже не вкладывая в это название никакого вторичного смысла.

Вертэй поднялся на второй этаж и пошел по полутемному коридору в кабинет редактора. Он совсем не волновался. Он даже не думал о предстоящем разговоре. Зачем, если результат все равно известен заранее? Его статью, скорее всего, отклонили. Почти наверняка. Или отложили публикацию — на неопределенный срок. Или попросят переделать — переделки могут тянуться без конца, пока он не забросит статью к чертовой матери. Но даже в том маловероятном случае, если статью все-таки опубликуют, ничего не случится.

Ровным счетом ничего. Вертэй давно уже понял, что что бы он и другие вроде него ни делали — это не более чем сотрясение воздуха, не способное ничего изменить. Пытаешься что-то улучшить и поправить, раскрыть причины неудач, и кажется, что занят нужным и полезным делом, но стоит лишь поднять голову и посмотреть вокруг, и понимаешь, что ничего ты не улучшил и не поправил, что жизнь катится мимо, совершенно не замечая твоих усилий. И можно жить дальше, махнув на все рукой и закрыв глаза на бессмысленность своей деятельности, но если не закрывать глаза, если видеть все это, то как жить?

Дверь приемной редактора была приоткрыта, оттуда лился наружу поток света и слышался стук пишущей машинки. Вертэй вошел внутрь и остановился, оглядываясь. Хоть одно было приятно — в этот час приемная была пуста. В еженедельнике работали, как и во всех учреждениях, днем. Лишь в ночь на четверг, день его выхода, здесь было шумно и многолюдно, зато в выходные редакция совсем вымирала. Что ж, это даже и хорошо, что редактор пригласил его на этот час, и не придется, как это обычно бывает, придя в точно назначенное время, ожидать в приемной очереди.

Секретарша оторвалась от работы, подняла на него глаза.

— Проходите, пожалуйста, редактор ждет вас, — сказала она и снова занялась своим делом. Здесь его некоторые уже знали, особенно после его прошлогодних статей. Скандальных статей, которые ровным счетом ничего не изменили.

Вертэй пересек приемную и открыл дверь редакторского кабинета.

Редактор — большой грузный человек неопределенного уже возраста — сидел за столом в своем вращающемся кресле и чего-то писал, низко опустив голову.

Услышав звук открывающейся двери, он поднял глаза, что-то буркнул в ответ на приветствие Вертэя и, кивнув ему в сторону кресла у журнального столика, продолжал писать. Пока Вертэй усаживался, редактор закончил, аккуратно вставил ручку в роскошный прибор с серебряной дарственной табличкой в углу — такие приборы существуют исключительно для юбилейных подарков не слишком высоким руководителям — положил листок с написанным в папку, закрыл ее и убрал в ящик стола. Затем положил руки на стол перед собой, сцепил пальцы и застыл, уставившись на Вертэя. На несколько секунд в кабинете установилась полная тишина, даже слабый стук машинки из-за обитой двери затих, и стало слышно, как внизу под окнами проезжают машины, брызгая на тротуары грязной водой из под колес.

— Как вы думаете, — спросил, наконец, редактор, — зачем я пригласил вас сегодня?

У него был низкий, с хрипотцой, голос, в котором даже сейчас, в спокойной обстановке кабинета, слышался намек на одышку.

— Думаю, что это связано с моей статьей, — Вертэй старался, чтобы голос его звучал спокойно, ровно, равнодушно. Он даже не смотрел на редактора, смотрел мимо него, на настольную лампу, стараясь думать о чем-то постороннем. Черт с ней с этой статьей. Не в первый раз. И не в последний.

Редактор опустил глаза.

— Не только, — сказал он, глядя себе на руки. — Не только. Ваша последняя статья написана, я бы сказал, несколько в ином ключе, чем предыдущие. Вы извлекаете некоторые уроки из прошлого. Мне даже ненадолго — в самом начале — показалось, что вы все-таки способны научиться писать так, как надо. Во всяком случае, эта статья обеспокоила нас гораздо меньше, чем предыдущие ваши статьи. Не нас здесь, конечно — там, — он поднял вверх указательный палец, — были меньше обеспокоены.

Вертэй ничего не ответил.

— Я давно хотел переговорить с вами, — сказал редактор после некоторого молчания, — но считал раньше такую беседу преждевременной. А теперь, после этой статьи, вдруг испугался — как бы не стало слишком поздно, — он поставил руки локтями на стол, оперся подбородком на сцепленные пальцы. — Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос. За что вы нас так ненавидите?

На несколько секунд в кабинете повисла тишина, только машинка продолжала трудиться за дверью. Вот так разговор у нас получается, подумал Вертэй, облизнув высохшие губы.

— А из чего, собственно, вы делаете такой вывод? — спросил он. — Не слишком ли вы много домысливаете?

Редактор не стал выдерживать его взгляда, опустил глаза.

— Давайте не будем с вами притворяться, Вертэй, — сказал он. — Я знаю, что прав, вы знаете, что я знаю, и не будем терять время на дурацкие пререкания.

— Ну что ж, — тщательно подбирая слова, сказал Вертэй, — допустим, что вы правы. Но на такой вопрос нелегко ответить.

— Ну-ну, вы же отвечали и на гораздо более серьезные вопросы. Вот здесь, — редактор полез к себе в стол, достал оттуда объемистую папку и положил ее перед собой, — вот здесь у меня собраны о вас очень обширные и очень разнообразные материалы. И ваши статьи, и письма в редакции, и ответы, и рецензии, и материалы с вашей работы, и биографические сведения. И еще кое-что. В этой папке, — он похлопал ладонью по ее обложке, — о вас столько всего, что вы сами, пожалуй, столько рассказать не сумеете.