Фантастические повести и рассказы - Сергей Казменко

Вертэй вскочил, хотел что-то сказать, но редактор не дал ему вставить ни слова.

— Не сметь на меня орать!!! — стукнув со всей силы кулаком по столу, закричал он. — Не сметь!!! Сопляк! Нашелся тоже обвинять! Он ненавидит! А кого ненавидеть мне?! Редактор вдруг обмяк, медленно опустился в кресло, положил голову на стол и закрыл ее руками. И почему-то, наверное, от усталости, или потому, что в кабинете было темно — Вертэю показалось, что плечи редактора дрожат от беззвучных рыданий. Он так и остался стоять, слишком пораженный тем, что увидел, чтобы пошевелиться, но когда через пару минут редактор поднял голову и взглянул на него, Вертэй увидел перед собой прежнего спокойного, уверенного в себе человека. Только глаза редактора подозрительно блестели в полумраке.

— Чего стоишь? Еще дрожащим, немного сиплым сорванным голосом проговорил он, — садись, — он снял трубку, нажал кнопку вызова: — Зин, принеси-ка нам, пожалуйста, чайку. Да, с лимоном. И покрепче завари, я тебя очень прошу.

Вертэй сел, в недоумении покрутил головой. Тишина, стоявшая в кабинете, казалась теперь, после этих криков, нереальной. Он не осмеливался глядеть в сторону редактора, тот, видимо, тоже сидел, не глядя на Вертэя.

Вошла секретарша, молча поставила на край стола поднос и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

— Садись поближе, — редактор наклонился, достал откуда-то снизу две рюмки, потом бутылку. — Примем немного ликера для успокоения. Мне, вообще-то, нельзя, печень, — добавил он со вздохом, наливая две рюмки.

Вертэй придвинул свое кресло, молча взял протянутую рюмку. Они выпили, не чокаясь. Ликер горячей струей пролился в горло и стал медленно расходиться теплом по всему телу. Редактор тут же, почему-то опасливо посмотрел на дверь, спрятал бутылку и рюмки куда-то вниз, потом выпрямился и глубоко вздохнул. Глаза его еще больше заблестели. Он взял с подноса свою чашку, бросил в нее кусок сахара и ломтик лимона, стал помешивать.

— Ты угощайся, — кивнул он в сторону подноса. — Варенья вон на розетку положи. Домашнее.

Вертэй пододвинул к себе чашку, неловкими движениями положил варенья в розетку. Он чувствовал себя скованным и неуклюжим. Черт подери, думал он, если бы я хоть что-нибудь понимал. Он хотел было снова вызвать в себе недавнюю злобу на редактора и на тех, кто за ним стоял, но не почувствовал злобы — только усталость и опустошенность.

Чай был ароматным, отлично заваренным, и после первого же глотка Вертэй вдруг понял, что это именно то, чего ему хотелось сейчас больше всего. Не поисков истины. Не борьбы за правду. Не споров и не умных разговоров. Просто выпить чашку чая и ни о чем не думать. Он даже забыл на время о том, где находится, он выкинул из памяти все, что только что произошло. Просто сидел и мелкими глотками пил чай, и ел очень вкусное клубничное варенье, которого давно уже не пробовал. И постепенно, как-то совершенно для себя незаметно втянулся в беседу, и они не спеша заговорили с редактором о совершенно посторонних вещах — о погоде, которая этой осенью была на редкость плохой, о том, когда же, наконец, ударят морозы, и о синоптиках, которые никак не научатся давать верные прогнозы, о прошедшем лете, о том, как его думали провести и как провести сумели. Редактор как-то очень просто, по-домашнему посетовал на то, что очень много клубники в саду погнило во время дождей, а.

Вертэй, которого подобные вопросы никогда раньше не занимали, посочувствовал ему. Они мирно сидели друг против друга и спокойно беседовали о посторонних вещах. И весь мир остался за стенами этого кабинета — неуютный сырой и холодный мир, с холодным мокрым снегом, сыплющимся с неба, с пронизывающим ветром и нахохлившимися прохожими, мир, где все было так неустроенно, где царствовали вражда и ненависть, где люди не верили друг другу и не способны были понять друг друга, мир, где человек изображал из себя царя природы, но не был даже хозяином себе самому. И все, что разделяло их с редактором, что делало их врагами и рождало взаимную неприязнь и ненависть — все осталось там, в этом неустроенном мире за стенами кабинета. А здесь, внутри, не осталось места для ненависти и не осталось причин для нее. Редактор долил чаю в опустевшие стаканы, и они сидели и говорили, и не хотели, чтобы это кончалось.

— Тоска-то какая, — сказал редактор, тяжело вздохнув. — Господи, какая же тоска. Иной раз как получу такие вот бумажки — кивнул он в сторону таблиц, все еще лежавших на краю стола, — так выпить хочется. Тебе-то гораздо легче, ты многого еще не знаешь, ты ведь очень многого еще не знаешь…

Вертэй протянул руку, взял верхнюю таблицу. «Процент брака в электронной промышленности». Цифры и цифры. А ну их к черту, разбираться в них! Только душу травить. Он бросил таблицу в общую стопку, перевел взгляд на редактора.

— Иной раз подумаешь — все, хватит! — продолжал тот. — Сил больше нет терпеть! Ведь я уже до того дошел со всей этой чертовщиной, что Норгсона понимать начал. То и дело теперь о нем думаю, а ведь десять лет назад и не вспоминал почти что, вот она, память-то… — он тяжело вздохнул.

— Нордсон? Это ваш прошлый главный редактор? Он ведь давно умер?

— Да, умер… Это для вас для всех он просто умер… Из петли мы его вынули, в этом самом кабинете. Вот так-то…

Редактор замолчал, несколько секунд сидел, глядя прямо перед собой невидящим взглядом, потом резким движением отодвинул от себя чашку.

— В общем, вызвал я тебя за каким делом. Переходи к нам работать.

Чувствую я, что долго не протяну, сил просто не хватит долго эту лямку тянуть. Еще лет пять, от силы восемь. Если не помру. И все. Печень, опять же. А передать дело пока некому.

— Дело? Какое дело?

— Наше дело, — сказал редактор. — Наше общее дело, — он внимательно поглядел на Вертэя и, увидев, что тот хочет что-то спросить, нетерпеливо махнул рукой: — Ты не мельтеши сейчас, дай мне объяснить сначала, по порядку рассказать. Ты же ведь умный человек, ты должен понять. Это ведь так просто.

Хотя одного понимания тут мало. Это все потрохами надо прочувствовать.

Просто и не знаю даже, как начать… Пойми — все, за что ты боролся, за что страдал — все это чушь, шелуха, мелочь. Дело гораздо серьезнее. И гораздо страшнее. Все же вокруг к черту катится, разваливается прямо на глазах.

Стараешься изо всех сил, чтобы хоть что-нибудь спасти, хоть как-то удержать.

А потом появляется умник вроде тебя и несколькими словами — вот ведь что обидно! — буквально несколькими словами разрушает все то, что ты берег.

— Что катится к черту, что надо поддерживать? Наше общество?

Редактор кивнул.

— А зачем его поддерживать? Стоит ли его поддерживать? Кого поддерживать, в конце концов? Тех, кто неплохо в этом обществе устроился? Да вы выйдите из этого кабинета, вы посмотрите вокруг открытыми глазами! — Вертэй вскочил, прошел до двери и обратно к столу. — Да вы же в другом мире живете. Вы этими шторами завесились от того, что происходит там, снаружи, вы же только по бумажкам своим и знаете, что там, в этом мире, творится. И еще беретесь судить. И еще требуете от меня, чтобы я там что-то потрохами прочувствовал! Да я живу в этом мире, к вашему сведению. И уж я-то его прочувствовал достаточно хорошо! Взгляните вокруг, взгляните. Кому все это выгодно, для кого все это сохранять и поддерживать? Для всяких сволочей и бездельников, паразитов и расхитителей? Уж кто-кто, а они устроились неплохо, они своего не упускают. Ну что это за система такая, если она учит людей ничему не верить, если она разлагает людей? Да что там говорить… И эту систему вы хотите поддерживать? Вы хотите, чтобы я ее поддерживал?

Редактор обхватил голову руками, даже застонал в отчаянии.

— Эх вы умники проклятые! Н-ну как вы не понимаете, — он даже стал немного заикаться от волнения, — н-ну ведь это же совсем просто! Ну… — он махнул рукой. — Ведь вы же за деревьями леса не видите! Ну, подумай сам, пошевели мозгами. Ну, взгляни ты в прошлое, в историю человеческую. Вспомни, сколько раз приходили пророки и говорили людям: «Вы живете плохо и мерзко, вы погрязли в грехах и пребываете в темноте. Мы принесли вам свет, следуйте за нами, слушайте нас, отбросьте все старое, и мы приведем вас в прекрасное будущее!» Вспомни, сколько раз они приходили и вели людей за собой. Всякие пророки — и умные, и глупые, и благородные, и подлые, и чистые, и грязные — всякие. Но все они были одинаковы в одном — они звали людей строить новое общество, они звали людей жить по-новому. Власть уничтожала их — они появлялись снова. Толпа затаптывала их — они снова и снова возникали, и, в конце концов, люди шли за ними. Иначе и быть не могло. Люди шли за ними и рушили то, что было раньше, и начинали по-новому строить свою жизнь, и какое-то время все казалось им хорошо и нормально. Но наступал, неизбежно наступал момент, когда все снова выходило из под контроля, какими бы благими ни были намерения тех, кто начинал перестройку. И тогда новые пророки снова звали людей за собой, и так раз за разом без конца, с тех самых пор, как возникло человеческое общество, и до наших дней. Люди разрушали старое здание и воздвигали новое, но стоило им достичь в своей постройке какой-то высоты, как фундамент начинал трескаться, и все приходилось начинать сначала, и не было выхода из этого заколдованного круга. Так повторялось раз за разом, раз за разом, и каждое такое повторение повергало человечество в новую пропасть горя и страданий. Ну, ты подумай, в конце концов! — редактор даже постучал кулаком по лбу: — Подумай! Вед это же не может повторяться вечно! ведь рано или поздно придет момент, когда разрушаемое здание похоронит человечество под своими обломками. Мы уже близки к этому моменту.