Фантастические повести и рассказы - Сергей Казменко

— Вы хотите сказать, не лучше ли остановиться самому, остановить других и учить их, что вот, мол, счастье, такое, как его могли понимать сто-двести лет назад: сытая жизнь, относительная безопасность, относительная материальная обеспеченность, некий минимум духовных благ. Вот оно счастье, доступное каждому, за него не надо бороться и ради него не надо ничего менять, надо просто научиться видеть его. Так вы хотите сказать?

— Ну, будем считать, что так.

— Но ведь именно это и делается. Неявно, но делается. Люмпен-пролетарии в очереди за пивом счастливы именно в таком смысле. Они могут не понимать этого, но они счастливы. Ведь это же кошмар, если такую вот жизнь выдавать за счастье! Общество счастливых идиотов — разве что-нибудь может быть страшнее.

— А разве радиоактивная пустыня лучше?

— А вы уверены, что иной альтернативы нет?

— Кто может быть уверен? Но все, что угодно лучше радиоактивной пустыни. А нам ее не избежать, если мы будем и дальше идти по пути постоянных перестроек общества.

— Но ваши сытые счастливые кретины — они же ведь окончательно выродятся. Они же не смогут удержаться на сегодняшнем уровне даже, они неизбежно назад откатятся. В пещеры. Как можно не понимать этого? ведь именно погоня за счастьем всегда была движущей силой человечества. И потом, вы уверены, что вам раз и навсегда удалось убедить их в том, что они счастливы? А что если они вообразят обратное? Вы же своих собственных могильщиков готовите. Мы, те, кто еще думает, способны, если не простить вас, то хотя бы понять. А они-то и понять не способны.

Редактор не ответил. Он сидел неподвижно, глядя в пустоту перед собой грустным усталым взглядом. Вертэй взглянул ему в лицо, и ему расхотелось продолжать разговор.

— Ладно, оставим это, — сказал он. — Но я все-таки хотел бы понять.

Зачем я-то вам нужен?

Редактор вздохнул.

— Ты прав, общество деградирует, если в нем останутся лишь счастливые идиоты. Но кроме них всегда появлялись и будут появляться несчастные гении, способные двигать общество вперед, и ты один из них. Сейчас ты претендуешь на роль пророка, бросая в общество свои идеи. Никто не скажет заранее, к чему это приведет. Может, все обойдется. А может, и нет, твои идеи будут подхвачены и приведут к разрушению всего строя нашей жизни. Это нельзя предсказать. Зато известно другое — твои идеи способны разрушить общество, эти вот исследования, — он кивнул в сторону позабытых таблиц на краю стола, — показывают, что они обладают достаточной силой. А значит ты, именно ты, способен обрушить человечество в новую бездну страданий. И это не праздное рассуждение, это достаточно серьезно. Есть только два пути избежать этого. Один путь тебе понятен, и он уже давно воплощается в жизнь. Это — всяческое ущемление твоих возможностей выражать свои идеи. Второй путь — заставить тебя понять всю бессмысленность и жестокость того, что ты делаешь.

Купить тебя нельзя — это я знал с самого начала. Но я надеюсь, что тебя можно убедить.

— Чего же вы хотите? Чтобы я, вами убежденный, не смел — не из страха и не ради вознаграждения, а просто из убежденности — высказывать свои идеи, чтобы я раз и навсегда замолчал по своей собственной воле?

— Нет, Вертэй, нет. Я хочу гораздо большего. Я хочу, чтобы ты понял, чем мы занимаемся, чтобы ты дело наше продолжил — мое, Норгсона покойного, еще нескольких. Чтобы ты понял нашу миссию — миссию «Януса».

Вертэй ничего не сказал в ответ. Сидел и ждал, что скажет редактор дальше.

— Я думаю, ты уже догадываешься, что это за миссия. Не зря же мы тут так долго говорили. Я мог тебя не убедить. Вряд ли реально так сразу убедить предубежденного человека. Но ты должен признать, что аргументы мои достаточно серьезны. Ну, так вот. Общество сейчас крайне неустойчиво, оно буквально бурлит, хотя снаружи это и незаметно. И с этой неустойчивостью поделать что-либо нельзя, потому что неуклонно возрастают факторы, ее определяющие, — и, прежде всего — возможности обмена информацией, хотя возможности общения и остаются, как я уже говорил, на прежнем уровне. Когда ты будешь здесь работать, ты ощутишь все то отчаяние, всю ту безысходность, которые я ощущаю. Есть только два пути снижения неустойчивости: усиление власти путем ужесточения контроля над информацией, а это, как ты понимаешь, наша первая и прямая обязанность, и возможно более полное подавление всех идей, которые могут нести в себе потенциальную опасность. Повторяю — всех без исключения потенциально опасных идей. Власть базируется на контроле над информацией. И устойчивая власть базируется на устойчивой информации, которая способна противостоять произвольному шумовому воздействию новых идей. Такая устойчивая информация должна восприниматься людьми аксиоматически. И люди давно уже открыли наиболее эффективную форму существования такой информации — религиозную форму. Всякая идеология, чтобы быть устойчивой, должна в основе своей иметь религию. Не религию в смысле веры в божество и сверхъестественные силы — конечно же, нет — а религию в смысле некоего комплекса догматов, незыблемого и неоспоримого, из которого выводятся все жизненные положения данного общества. Люди всегда должны во что-то верить, потому что знание наше ограничено, незнание же безгранично.

На границе между знанием и незнанием стоит вера, она охраняет сознание человека от безграничного незнания, и стоит только знанию прорвать барьер веры, захватить новый участок незнания, как она появляется на границе и заделывает брешь. И мир опять становится понятным и уютным. Эта вера существует везде — и в науке о природе, и в науке об обществе. Только в последнем случае разрушение знанием барьера веры всегда приводит к бедствиям, всегда приводит к разрушению существующих структур общества. И потому, чтобы выжить, чтобы сохранить существующую структуру общества, надо свято защищать догматы этой веры от любых посягательств. Наша миссия — миссия «Януса» — стоять на страже этих догматов. Все пророки, в конечном счете, направляют свои идеи против догм, и, значит, мы должны защищать общество от пророков. Но не так, как это делали прежде, не уничтожая их и не втаптывая их в грязь. Это не помогает, потому что всегда появляются новые и новые пророки, и идею убить совсем не так просто, как убить человека и даже миллионы людей. Нет, мы должны создать такую атмосферу, в которой пророки просто не смогут появиться. Пророки — всегда гении. В том хотя бы смысле, что они резко выделяются из общей массы. Но внутри серой массы не может быть гениев. И поэтому наша задача — насаждать серость, лелеять серость, культивировать серость, как бы тошно нам самим от этого ни было.

Они долго молчали. Редактор опустил голову, не шевелился. Казалось, что он ничего не видит и не слышит, казалось, что он вообще заснул, забылся. Но он не забылся, он ждал что скажет Вертэй, и с каждой минутой ждать ему становилось все труднее.

Прошло не меньше десяти минут, прежде чем Вертэй в первый раз пошевелился. Он медленно встал, поправил пиджак, кашлянул.

— Если все то, что вы здесь говорили, — сказал он хриплым голосом, — правда, если это именно так, и положение действительно так ужасно и так безвыходно, если нет альтернативы тому, что вы делаете, то я не уверен, стоит ли вообще жить, — он подошел к столу и, опершись о него руками, посмотрел редактору в лицо: — Я не верою вам. Слышите — не верю! Должен быть какой-то выход, должна быть какая-то надежда. Но? если вдруг я поверю — как мне жить тогда?

Несколько секунд было совсем тихо. Даже дыхания не было слышно в этой тишине. Наконец, редактор глубоко вздохнул, выпрямился. И сказал, глядя прямо в лицо Вертэя:

— Тогда ты займешь мое место.

СБОРНИК «MAIN STREAM»

Право собственности

— Но это ж немыслимо! — Риттул вскочил со стула и в волнении стал ходить взад и вперед по кабинету. — Вы хоть отдаете себе отчет в том, что стоит за этой вашей миссией?

— Я еще раз повторяю, — Габбен устало вздохнул, на секунду прикрыл глаза, — закон существует для того, чтобы его выполняли. Все. Без исключения. Иначе он просто перестает быть законом.

Габбен был совершенно спокоен. Тот, кто теряет спокойствие, достоин презрения. Ни один из рода Габбенов не терял лица в экстремальных ситуациях. А Керо Габбен прослеживал свою родословную на девять столетий в прошлое, вплоть до самого Олава Керо Габбена, легендарного основателя династии, который первым из рода Габбенов добился звания Координатора. Не исключено, что славный род Габбенов имел и более древние корни. Ведь столько архивов погибло во время печальных событий пятисотлетней давности. Но переживать из-за этого не стоило. Лишь немногие из могущественных кланов могли похвастаться более древней родословной. Что же касается остальных… Керо Габбен как раз и прибыл решить вопрос с остальными. Вполне возможно, что и с этим Риттулом тоже — иначе с чего бы он так разволновался?