Фрейд - Питер Гай

Основатель психоанализа действительно работал, и это его действительно отвлекало. На первом после войны психоаналитическом конгрессе, который состоялся в Гааге в начале сентября 1920 года, Фрейд прочитал доклад, расширявший и в какой-то степени пересматривавший его теорию сновидений. Это было важное событие: мэтр взял с собой на форум дочь Анну, которая тоже вскоре станет психоаналитиком, а в докладе очертил идею навязчивого повторения, занимавшую важное место в теории, подготавливаемой им к публикации. Конгресс в Гааге стал волнующим воссоединением фрейдистов, которые всего два года назад официально считались смертельными врагами. Было что-то трогательное в этой встрече, когда полуголодных психоаналитиков из побежденных стран потчевали и чествовали на обедах и приемах гостеприимные голландские хозяева[195]. Англичане, вспоминал Эрнест Джонс, устроили для мэтра и его дочери Анны ланч, на котором фрейлейн Фрейд «произнесла короткую изящную речь на очень хорошем английском». Это было многолюдное и веселое собрание: 62 делегата и 57 гостей. Лишь немногие психоаналитики скатились до шовинизма – американские и английские представители считали совершенно естественным сидеть рядом с немецкими, австрийскими и венгерскими коллегами. Хотя, конечно, в 1920 году встреча в Берлине была бы невозможной, несмотря на энергичные усилия Абрахама. Не подверженные ксенофобии англичане и американцы все еще не испытывали теплых чувств к немцам, но всего через два года по настоянию Абрахама Международная психоаналитическая ассоциация выбрала местом проведения следующего конгресса столицу Германии, и он прошел без каких-либо политических обвинений. Это был последний конгресс, на котором присутствовал Зигмунд Фрейд.

В первые послевоенные годы мэтр писал мало. Из-под его пера вышли статьи о гомосексуальности и о том любопытном явлении, которое его всегда интересовало, – телепатии. Кроме того, он опубликовал три небольшие книги: «По ту сторону принципа удовольствия» (1920), «Психология масс и анализ «Я» (1921) и «Я» и «Оно» (1923). Во всех трех работах едва ли наберется больше двухсот страниц, но их объем обманчив – именно они заложили основу структурной модели[196], которой Фрейд оставался верен до конца жизни. Основатель психоанализа разрабатывал эту модель с конца войны, занятый заказом какао и одежды из Англии и проклиная испорченную авторучку. «Где моя метапсихология?» – риторически вопрошал он Андреас-Саломе. «Она остается, – писал мэтр фрау Лу с большей откровенностью, чем когда бы то ни было, – ненаписанной». Фрагментарная природа собственного опыта и спорадический характер идей не позволили ему систематически изложить материал. «Но, – успокаивающе прибавил мэтр, – если я проживу еще десять лет и все это время буду способен работать, если не буду голодать, если меня не изобьют до смерти и если я не буду слишком утомлен несчастьями своей семьи или всего, что меня окружает, – чересчур много условий, – то я обещаю дополнить ее». Первой такой работой станет «По ту сторону принципа удовольствия». Эта тонкая брошюра и еще две, которые за ней последовали, продемонстрировали, почему Фрейд не стал публиковать свою разрекламированную и так долго откладывавшуюся книгу по метапсихологии. Он значительно усложнил и переработал собственные идеи. Не в последнюю очередь потому, что в них недостаточно места было уделено смерти – а если точнее, он не включил в свою теорию то, что эти идеи должны были сказать о смерти.

Трудно удержаться от искушения и не рассматривать последнюю психоаналитическую модель Фрейда с ее упором на агрессию и смерть как реакцию на пережитые за эти годы страдания. В то время Фриц Виттельс, первый биограф Зигмунда Фрейда, писал: «В 1920 г. [своей работой «По ту сторону принципа удовольствия»] Фрейд удивил нас открытием, что у всех живущих людей помимо принципа удовольствия, который со времен эллинистической культуры называли эросом, существует и другой принцип: все живое стремится к смерти. Выйдя из праха, оно снова желает обратиться в прах. У людей есть не только влечение к жизни, но и влечение к смерти. Когда основатель психоанализа передал это послание внимательному миру, он находился под впечатлением смерти цветущей дочери, которую потерял, пережив тревогу за жизнь ближайших родственников, которые отправились на войну». Это было объяснение упрощенное, но самое правдоподобное.

Фрейд немедленно выразил несогласие с данным выводом. На самом деле он опередил Виттельса на три года: в начале лета 1920-го мэтр попросил Эйтингона и других подтвердить, что они видели черновик «По ту сторону принципа удовольствия» еще до смерти Софи. Теперь, в конце 1923 года, читая написанную Виттельсом биографию, основатель психоанализа признал эту интерпретацию очень интересной: если бы он сам анализировал пациента в подобных обстоятельствах, то провел был параллель «…между смертью моей дочери и ходом мыслей, который я представляю в моей работе «По ту сторону [принципа удовольствия]». Тем не менее, прибавлял Фрейд, это ошибка. «По ту сторону…» была написана в 1919 году, когда моя дочь еще была жива и здорова». Чтобы подчеркнуть это обстоятельство, он повторил, что отправил практически готовую рукопись своим друзьям в Берлин еще в сентябре 1919-го. «Вероятное не всегда правда». Его возражение имело прочную основу – по ту сторону принципа удовольствия Фрейда заставила заглянуть вовсе не смерть члена семьи. Однако явное желание не оставить в этом никаких сомнений свидетельствует о том, что он не просто надеялся утвердить универсальную истинность своей новой гипотезы. Как бы то ни было, мэтр довольно часто и бесцеремонно выводил общие предположения о работе психики на основе собственного опыта. Можно ли считать случайностью, что термин «влечение к смерти» – Todestrieb – появился в его переписке через неделю после смерти Софи? Это напоминание, насколько глубоко он был опечален смертью дочери. Понесенная утрата может претендовать на вспомогательную роль – если не в поглощенности темой разрушения, то в значимости самой темы.

Грандиозная бойня 1914–1918 годов, обнажившая человеческую жестокость в кровавых сражениях и воинственных призывах, также вынудила Фрейда уделить больше внимания агрессии. Читая лекцию в Венском университете во время зимнего семестра 1915 года, основатель психоанализа предложил аудитории вспомнить о грубости, жестокости и лицемерии, распространявшихся в цивилизованном мире, и признать, что зло является неотъемлемой частью природы человека. Впрочем, сила агрессии не была для него тайной задолго до 1914-го. Он открыл ее действие в себе самом, в частном порядке в письмах Флиссу и публично в книге «Толкование сновидений». Без письменных признаний Фрейда его желание смерти младшему брату, враждебные эдиповы чувства в отношении отца или потребность иметь врага так и остались бы известными только ему. Но в целом он еще в 1896 году не таясь указывал на самобичевание, характерное для страдающих неврозом навязчивости и связанное с «сексуальной агрессией в детстве». Чуть позже мэтр обнаружил, что агрессивные побуждения являются важным компонентом эдипова комплекса, а в 1905 году в «Трех очерках по теории сексуальности» предположил, что «сексуальность большинства мужчин обнаруживает примесь агрессии». Конечно, в данном отрывке он рассматривал агрессию как присущую только мужчинам, но это были остатки ограниченности, требующие пересмотра. Присутствие агрессии везде, даже в сексуальной жизни, даже у женщин, он осознал за десять лет до начала Первой мировой войны. Или еще раньше? Вовсе не война, справедливо повторял мэтр, сформировала интерес психоанализа к агрессии. Скорее, она лишь подтвердила то, что все время говорили об агрессии психоаналитики[197].

Единственное, что озадачивало Фрейда – как, впрочем, и остальных, – это вопрос, почему он колебался, прежде чем поднять агрессивность до уровня соперницы либидо. «Почему нам самим, – спрашивал он впоследствии, оглядываясь назад, – понадобилось так много времени, прежде чем мы решились признать существование стремления к агрессии?» С некоторым сожалением мэтр вспоминал свою отрицательную реакцию, когда в психоаналитической литературе впервые появилась идея этого влечения, и то, «как долго оно сохранялось, пока я не стал восприимчив к ней». Он имел в виду доклад блестящего русского аналитика Сабины Шпильрейн в 1911-м на одном из собраний по средам в квартире на Берггассе, 19, а также ее новаторскую статью «Деструкция как причина становления» год спустя[198]. В то время Фрейд просто не был готов.

Его нерешительность, вне всяких сомнений, имела и другие причины. Сам факт, что не кто иной, как Адлер, впервые выдвинул понятие мужского протеста, хотя его формулировка значительно отличалась от более поздней формулировки Фрейда, мешал основателю психоанализа принять идею деструктивного влечения. Аналогичным образом утверждение Юнга, что он предвосхитил Фрейда, сказав о направленности либидо не только на жизнь, но и на смерть, не ускоряло признание последнего. Скорее всего, у этой нерешительности имелся и личный аспект. Возможно, сие был защитный маневр, который мэтр применил для подавления собственной агрессивности. Фрейд винил современную культуру в том, что она отвергает все низкое в человеческой природе, которое делает агрессию фундаментальным влечением. Возможно. Но его собственные колебания больше похожи на некую проекцию, когда он приписывал свое сопротивление другим.