История Франции - Марк Ферро

и как воспеть сумрак поражения На руинах поруганной чести? Как собирать цветы и устраивать празднества На земле, истоптанной ногами варваров… Чтобы быть сильными, как они, сделаемся варварами вновь, Эгоистичными, завистливыми. Отречемся от сострадания, Останемся в одиночестве, воспитывая в себе беспредельную ненависть!

Драма изгнания из утраченных провинций питает наиболее патетические произведения, такие, как «Последний урок» Альфонса Доде в его «Рассказах по понедельникам» (1873).

«В то утро я сильно опоздал в школу. Пробегая мимо мэрии, я заметил, что народ толпится у доски с объявлениями. Тут кузнец Вахтер, читавший объявление вместе со своим подручным, окликнул меня:

— Не торопись в школу, малый; все равно поспеешь.

Я решил, что он смеется надо мной, и, запыхавшись, вбежал в палисадник перед домом мосье Амеля. Но нет, ничего. Мосье Амель взглянул на меня без гнева и сказал очень ласково:

— Ступай скорей на место, Франц, мой мальчик.

Я заметил, что на учителе парадный зеленый сюртук… так он одевался только в те дни, когда приезжал инспектор или когда раздавались награды. Да и весь класс поразил меня каким-то необычайным, торжественным видом. Но еще больше удивился я, увидев, что на задних скамьях, обычно пустых, сидят и молчат, как мы. другие жители деревни. У всех у них были печальные лица.

— Дети, сегодня я в последний раз занимаюсь с вами. Из Берлина пришел приказ преподавать в школах Эльзаса и Лотарингии только немецкий язык… Новый учитель приезжает завтра.

Эти несколько слов потрясли меня. Ах, негодяи! Вот о чем они объявили на стене мэрии…

И вдруг церковные часы начали бить полдень, а затем раздался звон к молитве. В тот же миг под окнами грянули трубы пруссаков, возвращавшихся с учения. Мосье Амель побледнел и выпрямился на кафедре. Никогда не казался он мне таким большим.

— Друзья мои, — начал он, — друзья мои, я… я…

Но что-то душило его, он не мог договорить. Тогда он повернулся к доске, взял кусок мела и, нажимая изо всех сил, написал огромными буквами:

“Да здравствует Франция!”

Потом он застыл на месте, припав головой к стене, и без слов сделал нам знак рукой: “Теперь кончено… Уходите…”»[152]

Подобные свидетельства в первые годы после поражения появлялись бесконечной чередой — об этом пишут Сюлли Прюдом, Эдмон Абу, Франсуа Коппе. Непрерывная акция протеста несколько ослабела в последующие десятилетия, заслоненная франко-французскими спорами о колониальной экспансии, финансовыми скандалами, делом Дрейфуса, которое, однако, касалось эльзасца и вызвало всплеск национализма. Эльзас и Лотарингия — не будут ли они позабыты? Морис Баррес возродил память о них в своем романе «Колетт Бодош». Его героиня, жительница Меца, влюблена в немца, но, вспоминая о погибших на войне 1870 г., она терзает себя вопросами и в итоге отказывается от этой любви.

«Простительно ли спустя тридцать пять лет выйти замуж за немца? Она прекрасно понимает, что прошедшее время не служит оправданием и что тридцать пять лет не слишком долгий срок, когда столько павших героев дожидаются возмездия. Их тени мелькают перед ней, они наблюдают за ней. Посмеет ли она их разочаровать, нанести им оскорбление, отвергнуть их? Этот собор, эти песни, эти почтенные горожане — все это смущает бедную девушку, но более всего — присутствие умерших. Колетт сознает невозможность договориться с этими мертвецами, которые здесь, рядом».

Таким образом, мысль о возвращении двух утраченных провинций по-прежнему задевала страну, которая, казалось бы, с течением времени успокоилась, — в то время как значительная часть Эльзаса и Лотарингии смирилась со своей судьбой. Патриотический подъем начала XX в. привел к возникновению двух патриотических течений, которые, будучи противоположными друг другу по духу, все же соединились, чтобы придать силы возрожденному национализму.

Одно из них олицетворяли основатели Республики, разрабатывавшие доктрину нового величия, основанного не на «гексагональном патриотизме»[153], а на колониальном империализме. Эту новую, еще большую по своим размерам Францию прославляли географы, экономисты, в особенности Анатоль Леруа-Больё, для которого «народ, который колонизует самую большую территорию, является первым народом на земле». Вскоре эту политику колонизации, проводившуюся Жюлем Ферри, признают делом гуманизма и прогресса такие разные люди, как социалист Жан Жорес, историк-позитивист Эрнест Лависс и архиепископ Алжирский. Разумеется, им противостояли те, кто во главе с Клемансо связывал свой патриотизм с континентальной Францией. Но они тоже поддерживали идею создания колониальной империи, особенно когда Германия противодействовала ее расширению — в Марокко, в Камеруне, — и Клемансо сам написал предисловие к сочинению Огюста Пави «К завоеванию сердец», содержащему призыв присоединить Лаос к Франции. Популярность этого произведения в колониях оказала немалое воздействие на воображение французов, которые понемногу превратились в сторонников создания колониальной империи; произведения писателей Поля д’Ивуа и Жюля Верна подпитывали мысль о благодеяниях, которые несла Франция жителям колоний, а «История Франции» Лависса прославляла всех этих завоевателей, кем бы они ни были: Жозефа Жоффра в Судане, Жозефа Галлиени на Мадагаскаре, Анри Гуро в Дагомее, Юбера Лиоте в Марокко, какими бы ни были их политические позиции.

Подобно вопросу об Эльзасе и Лотарингии, существование колониальной империи питало французский национализм, пусть даже левые и осуждали его крайние проявления (но не сам принцип), а правые во главе с публицистом Эдуардом Дрюмоном опасались, что обладание колониями может подорвать французскую идентичность.

Это второе течение придавало еще большую остроту французскому национализму. Его представители боялись, что существующий режим будет не в состоянии даже восстановить страну, не сможет гарантировать реванш. Они испытывали страх перед тем, что парламентаризм не способен дать достойный ответ на вызов в области демографии —