Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

поместных соборов; но эта точка зрения совершенно несостоятельна. Синод есть не совет делегатов от различных частей церкви, а постоянно действующая коллегия или церковный сенат, члены которого назначаются и смещаются императором по его усмотрению. У Синода нет независимой законодательной власти, поскольку его законопроекты не становятся законами, пока не получат императорской санкции; и они всегда издаются не от имени церкви, а от имени верховной власти. Даже в вопросах простого управления он не обладает независимостью, ибо все его решения требуют согласия прокурора – мирянина, назначаемого его величеством. Теоретически этот чиновник может возражать только против тех постановлений, которые не соответствуют светскому законодательству страны; но так как он один имеет право обращаться непосредственно к императору по церковным вопросам и так как все сношения между императором и Синодом проходят через него, то в действительности он обладает значительной властью. Кроме того, он всегда может воздействовать на отдельных членов, обещая им продвижение по службе и награды, а если это средство не сработает, он может заставить непокорных уйти в отставку и посадить вместо них людей более податливых. Составленный таким образом совет, конечно, не может проявлять большой самостоятельности в мыслях и действиях, особенно в такой стране, как Россия, где никто не осмеливается открыто противостоять воле императора. Однако не следует думать, что русские церковники относятся к императорской власти с завистью или неприязнью. Все они – самые лояльные подданные и вообще горячие сторонники самодержавия. Те идеи церковной независимости, которые так распространены в Западной Европе, и тот дух оппозиции гражданской власти, который воодушевляет католическое духовенство, совершенно им чужды. Если епископ иногда и жалуется близкому другу, что его привезли в Петербург и сделали членом Синода только ради того, чтобы он ставил подпись на документах и соглашался с тем, что решили заранее без него, то его досада направлена не против императора, а против обер-прокурора. Он всей душой предан и верен царю и не желает отстранить его величество от всякого участия в церковных делах, но его печалит и унижает, когда он видит, что все управление церковью находится в руках светского чиновника, порой даже военного, который смотрит на все с точки зрения мирянина.

Эта тесная связь между церковью и государством и глубоко национальный характер Русской Церкви хорошо иллюстрирует история местного церковного управления. Светское и церковное управление всегда имели один и тот же характер и всегда изменялись под влиянием одних и тех же факторов. Террор, широко применявшийся московскими царями и доведенный до крайности Петром Великим, проявлялся в равной степени и в том, и в другом. В епископских циркулярах, как и в высочайших указах, мы часто находим упоминания о жесточайших телесных наказаниях, суровой порке плетьми, чтобы отучить виновника и остальных от «подобных дерзостей» и о многом другом в том же роде. И эти страшные кары порой обрушивались на виновных в самых простительных проступках. Епископ Вологодский, например, в 1748 году постановляет, что к священникам, носящим грубую и рваную одежду, будет применено жестокое телесное наказание[90], а протоколы консисторских судов содержат множество доказательств того, что подобные указы могли исполняться самым строгим образом. Когда Екатерина II привнесла в светское правление более гуманный дух, телесные наказания были сразу же отменены и в консисторских судах, а порядок разбирательства изменен в соответствии с принятыми принципами светской юриспруденции. Но я не хочу утомлять читателя скучными историческими подробностями. Достаточно сказать, что со времен Петра Великого характер все более энергичных государей отражается в истории церковного управления.

Каждая провинция, или губерния образует епархию, и при епископе, как при светском губернаторе, есть совет, который теоретически контролирует его власть, но практически не имеет на него никакого влияния. Консисторский совет, который в теории церковного управления предстает очень внушительным органом, в действительности является епископской канцелярией, а его члены – не более чем секретарями, главная цель которых – угодить начальству. И надо признать, что, пока они остаются теми, кто они есть, чем меньше у них власти, тем лучше для тех, кто имеет несчастье оказаться в сфере их полномочий. Высшие сановники по крайней мере имеют высокие цели и известное сознание достоинства своего поста; но низшие служащие, которые не сдерживаются здоровой умеренностью и получают мизерное жалованье, грубо злоупотребляют имеющейся у них небольшой властью и, как правило, воруют и вымогают самым бессовестным образом. Консистории по сути есть то, чем были государственные посты при Николае I.

Высшее церковное управление всегда находилось в руках монахов, то есть «черного духовенства», как их обычно зовут, которые составляют большую и влиятельную группу. Иноки, которые впервые обосновались в России, были, подобно первым прибывшим в Северо-Западную Европу, людьми искренними, аскетами и миссионерами. Исполненные ревности о славе Божией и спасении душ, они почти не думали о завтрашнем дне и свято верили, что их Небесный Отец, без ведома которого ни один воробей не упадет на землю, позаботится об их скромных нуждах. Бедные, одетые в лохмотья, питающиеся самой непритязательной пищей и всегда готовые поделиться всем, что у них есть, с теми, кто беднее их самих, они добросовестно и усердно выполняли труд, который поручил им Учитель. Но этот идеал монашеской жизни вскоре и в России, как и на Западе, уступил место обычаям менее безыскусным и строгим. Благодаря щедрым пожертвованиям и завещаниям верующих монастыри обогатились золотом, серебром, драгоценными камнями, но прежде всего землей и крепостными. Троицкий, например, когда-то владел 120 тысячами крепостных и соразмерным количеством земли, и говорят, что в начале XVIII века более четверти всего населения находилось под церковной юрисдикцией. Многие монастыри занимались торговлей, и монахи, если верить Флетчеру, посетившему Россию в 1588 году, были самыми ловкими коммерсантами в стране.

В течение XVIII века церковные земли были секуляризованы, и церковные крепостные стали государевыми. Это нанесло монастырям тяжелый удар, но не смертельный вопреки многим предсказаниям. Часть монастырей была упразднена, а другие дошли до крайней нищеты, но многие выжили и преуспели. Они уже не могли владеть крепостными, но у них по-прежнему оставалось три источника дохода: некоторое количество недвижимости, государственная помощь и добровольные пожертвования верующих. В настоящее время насчитывается около 500 монастырских заведений, и подавляющее большинство из них, хотя и не располагают большими богатствами, имеют доходы более чем достаточные для удовлетворения всех потребностей аскетической жизни.

Таким образом, в России, как и в Западной Европе, история монастырей состоит из трех глав, которые можно вкратце озаглавить так: подвижничество и миссионерство; богатство, роскошь и порочность; секуляризация собственности и упадок. Но между восточным и западным монашеством