Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

не знает ровно ничего, кроме названия! После этого я часто прибегал к такому же псевдосократическому методу и очень часто с таким же результатом. Пожалуй, менее чем один из пятидесяти человек хоть как-то пытался облечь свои туманные представления в конкретную форму. Однако это никак не уменьшало энтузиазма.

Поначалу сторонники движения, казалось, желали скорее помочь правительству, чем противостоять ему или подрывать его усилия, и власти не считали необходимым решительно вмешиваться, пока они просто в академическом духе рассуждали о научных принципах и тому подобных отвлеченных предметах; но уже в 1861 году стали очевидны признаки того, что характер движения меняется. Тайное офицерское общество организовало в здании Главного штаба небольшую типографию и подпольно выпустило три номера журнала «Великоросс», призывавшего к административной реформе, созыву Учредительного собрания и освобождению Польши от российского владычества. Через несколько месяцев (в апреле 1862 года) появилась крамольная прокламация, якобы исходившая от центрального революционного комитета и заявлявшая, что Романовы должны своей кровью искупить муки народа.

Эти признаки подпольной революционной агитации вызвали тревогу в чиновном мире, и тут же воспоследовали репрессивные меры. Воскресные школы для рабочих, читальни, студенческие клубы и тому подобные заведения, которые можно было использовать в целях революционной пропаганды, были закрыты; состоялось несколько политических процессов; самый популярный из ежемесячных журналов – «Современник» – временно был закрыт, а его редактор Чернышевский арестован. Ничто не указывало на то, что Чернышевский замешан в каких-либо изменнических планах, но он, несомненно, был лидером группы молодых писателей, стремления которых далеко выходили за рамки намерений правительства, и оно сочло желательным посадить его за решетку, чтобы лишить влияния. В тюрьме он написал и издал с разрешения властей и цензуры роман под названием «Что делать?», который сначала считался совершенно безобидным, а теперь – одним из самых влиятельных и вредных произведений во всем ассортименте нигилистической литературы. Как роман он не претендовал на художественные достоинства и в обычное время почти не привлек бы читателей, однако он воплотил в конкретной форме многие смутные социалистические и коммунистические идеи, которые в тот момент витали в интеллектуальной атмосфере, и молодые энтузиасты стали видеть в нем своего рода неформальный манифест их новой веры. Роман состоит из двух частей; первая описывает группу студентов, живущих по новым идеям, открыто бросающих вызов традиционным условностям, а во второй изображается поселение, организованное на коммунистических принципах в изводе Фурье. Первая часть живописала зарю новой эры; вторая – конечную цель, которую предстояло достигнуть. Когда власти, разрешив издание книги, обнаружили свою ошибку, ее немедленно конфисковали и изъяли из оборота, а автора после суда в Сенате сослали в Северо-Восточную Сибирь и продержали там без малого двадцать лет[95].

С арестом и ссылкой Чернышевского молодым людям, воображавшим себя будущими реформаторами, пришлось признать, что у них нет никаких шансов увлечь за собой правительство в осуществлении патриотических замыслов. Полицейский надзор за молодежью усилили, а всякого рода объединения, будь то для совместной учебы, взаимопомощи или каких-либо иных целей, не поощрялись или решительно запрещались. И подозрения зародились не только у полиции. По мнению подавляющего большинства умеренных, респектабельных людей, молодые энтузиасты дискредитировали себя. Буйные крамольные прокламации, а также ошибочно приписанные им несколько разрушительных пожаров в Петербурге напугали робких либералов и дали молчавшим до той поры реакционерам возможность открыто заявить о своих взглядах, и последствия не замедлили сказаться. Знаменитый романист Тургенев, долгое время бывший кумиром молодого поколения, в «Отцах и детях» ненароком изобрел термин «нигилист», который тотчас же стал употребляться как ругательный эпитет, несмотря на все усилия Писарева, популярного автора выдающегося таланта, доказать публике, что это слово следует употреблять как почетное звание.

Защита Писаревым нигилизма не произвела впечатления за пределами его узкого круга. По распространенному мнению, нигилисты представляли собой группу молодых фанатиков обоих полов, в основном студентов-медиков, решивших перевернуть мир с ног на голову и ввести новый общественный порядок, основанный на самых передовых принципах социального равенства и коммунизма. В качестве первого шага к великой трансформации они изменили традиционный порядок вещей в вопросе причесок: мужчины отращивали длинные волосы, а женщины стриглись коротко, иногда добавляя еще один знак в виде синих очков. Их неопрятный вид, естественно, шокировал эстетические чувства обывателей, но к этому они были равнодушны. Они стояли выше вульгарных представлений, не считались с так называемым общественным мнением, превозносили богему, презирали мещанскую респектабельность, и им скорее нравилось шокировать старомодных людей, проникнутых устаревшими предрассудками.

Это был нелепый аспект нигилизма, но под смешным скрывалось нечто серьезное. Эти молодые мужчины и женщины, которые сами относились ко всему с ужасной серьезностью, систематически враждебно относились не только к общепринятым условностям в отношении одежды, но и ко всякого рода притворству, лицемерию и ханжеству в широком карлейлевском смысле этих слов. К «прекраснодушному» старшему поколению, которое по привычке в разговорах и литературе проливало жалостливые слезы над изъянами русского общественно-политического устройства, не шевеля и пальцем ради их исправления, особенно помещикам, которые рассуждали и писали о цивилизации, культуре и справедливости, сидя в достатке на шее у несчастных крепостных, они питали сильнейшее отвращение; и это, естественно, привело к тому, что они резко осудили преклонение перед эстетической культурой. Но и здесь они впали в крайность. Исповедуя крайний утилитаризм, они объясняли, что скромный сапожник, усердно тачающий башмаки, поистине более велик, чем Шекспир или Гете, поскольку человечеству обувь нужнее, чем драмы и поэзия. Такие глупые парадоксы вызывали, конечно, только сочувственные улыбки; но что по-настоящему встревожило здравомыслящих и добропорядочных «филистеров», так это рекомендуемый этими энтузиастами способ очищения авгиевых конюшен. Обнаружив в ходе поверхностного чтения, что большинство терзающих плоть болезней прямо или косвенно происходят от неконтролируемой похоти и корысти, они предложили герметично запечатать эти два великих источника страданий и преступлений, упразднив старомодные институты брака и частной собственности. Когда общество, утверждали они, будет организовано так, что все здоровые человеческие инстинкты будут в полной мере и беспрепятственно удовлетворяться, то не останется ни мотивов, ни побуждения к преступлениям и грехам. На протяжении тысячелетий человечество шло неверным путем. Великие законодатели мира, религиозные и светские, не имея понятия о физических науках и позитивистских методах, создали такие институты, как право и мораль, которые совершенно не соответствовали человеческой природе, а потом судьи и моралисты пытались заставить или уговорить мужчин и женщин подчиняться им, но это явно ни к чему не привело. Напрасно полиция грозила и карала, а священники проповедовали и увещевали. Человеческая природа систематически и упорно восставала и восстает против неестественного принуждения. Поэтому пришло время испытать новое устройство. Вместо того