Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

есть по крайней мере одно явное отличие. Западное монашество в разные периоды своей истории предпринимало стихийные, но энергичные усилия для самовозрождения, что выразилось в основании отдельных монашеских орденов, каждый из которых ставил перед собой какую-то особую цель, трудился в какой-то особой сфере. В России мы не видим подобных явлений. Здесь монастыри никогда не отступали от правил св. Василия, которые ограничивают монашество богослужениями, молитвами и благочестивыми размышлениями. Время от времени какой-нибудь одиночка возвышал свой голос, протестуя против распространенных злоупотреблений, или уходил из своего монастыря, чтобы провести остаток дней в подвижническом уединении; но ни среди монахов вообще, ни в каком-либо отдельном монастыре мы нигде не видим стихийного и активного движения к реформе. За последние двести лет реформы, безусловно, были проведены, но все они были делом рук светской власти, и во время их осуществления монахи проявили в лучшем случае добродетель покорности. Здесь, как и везде, мы наблюдаем ту же инертность, вялость и недостаток стихийной силы, которые составляют одну из самых характерных черт русской национальной жизни. В этом, как и в других областях жизни страны, источник действия находился не в народе, а в государстве.

Ради справедливости надо сказать, что в своей неприязни к прогрессу и переменам любого рода монахи всего лишь отражают традиционный дух церкви, к которой принадлежат. Русская Церковь, как и вообще Восточная Православная Церковь, по своей сути консервативна. Все, что связано с религиозным возрождением, чуждо ее традициям и характеру. Quieta non movere[91] – вот ее основополагающий принцип действий. Она гордится тем, что стоит выше земных влияний.

Перемены, внесенные в ее административную организацию, не повлияли на ее внутренний характер. По духу и характеру она теперь такая же, какой была при патриархах во времена московских царей, твердо держась обетования, что ни одна йота и ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все. К тем, кто говорит о требованиях современной жизни и современной науки, она глуха. Отчасти из-за того, что в ней преобладает ритуальный аспект, отчасти из-за того, что ее главная цель состоит в том, чтобы сохранить в неизмененном виде учение и обрядность, определенные древними Вселенскими соборами, а отчасти из-за низкого уровня общей культуры духовенства, она всегда оставалась в стороне от интеллектуальных течений. И попытки католической церкви развить традиционные догмы путем их определения и дедукции, и попытки протестантов примирить свои верования с научным прогрессом и постоянно меняющимися интеллектуальными течениями своего времени одинаково чужды ее природе. Поэтому она не создала глубоких богословских трактатов в философском духе и не пытается бороться с духом неверия в его современных формах. Глубоко убежденная в неприступности своего положения, она «позволила народам бесноваться» и едва ли соизволила хоть мельком взглянуть на их интеллектуальную и религиозную борьбу. Словом, она «в мире, но не от мира».

Если мы хотим увидеть в зримой форме особенности Русской Церкви, достаточно будет посмотреть на русское религиозное искусство и сравнить его с западноевропейским. На Западе, начиная с эпохи Возрождения, религиозное искусство шло в ногу с художественным развитием. Постепенно оно освободилось от архаичных форм и инфантильной символики, превратило безжизненные типические фигуры в живых людей, осветило их тусклые глаза и невыразительные лица человеческим умом и чувством и, наконец, поставило себе целью археологическую точность в костюмах и других деталях. Таким образом, на Западе икона постепенно превратилась в натуралистичный портрет, а неумелые символические скопления фигур постепенно превратились в законченные исторические картины. В России история религиозного искусства складывалась совсем иначе. Вместо самобытных школ живописи и великих религиозных художников было лишь анонимное традиционное ремесло, лишенное всякой художественной индивидуальности. Во всех произведениях этого ремесла верно и неукоснительно сохранены старые византийские формы, и в современных иконах мы видим отражение застывшей, архаичной, невыразительной неподвижности Восточной Церкви вообще и Русской Церкви в частности.

Католику, который борется с наукой во всем, в чем она противоречит его традиционным представлениям, и протестанту, который стремится привести свои религиозные верования в соответствие с научными познаниями, Русская Церковь может показаться допотопной окаменелостью или громоздким линейным кораблем, который давно лежит на мели. Однако следует признать, что безмятежное бездействие, которым она отличается, имело очень полезные практические следствия. В русском духовенстве нет ни той надменной агрессивной нетерпимости, которая свойственна его католическим собратьям, ни того ожесточенного, немилосердного, сектантского духа, который слишком часто встречается у протестантов. Православная церковь предоставляет не только еретикам, но и своей пастве самую полную умственную свободу и даже не думает предавать кого-либо анафеме за научные или ненаучные взгляды. Все, чего она требует, – это чтобы те, кто родился в православии, выказывали по отношению к церкви некую номинальную верность; и в этом вопросе верности она, кстати, тоже не слишком взыскательна. Пока верующие не совершают открытых нападок на церковь и не переходят в другие конфессии, они могут полностью пренебрегать любыми религиозными принципами и публично исповедовать научные теории, логически несовместимые ни с какими догматическими постулатами, ничуть не опасаясь навлечь на себя порицание церкви.

Эту апатичную терпимость можно частично объяснить национальным характером, но в определенной степени она обусловлена особыми отношениями между церковью и государством. Правительство бдительно охраняет церковь от нападок, и в то же время не дает ей нападать на ее врагов. Поэтому религиозные вопросы никогда не обсуждаются в печати, а церковная литература имеет исключительно исторический, проповеднический или богослужебный характер. Власти разрешают проводить публичные устные дискуссии во время Великого поста в Московском Кремле между представителями государственной церкви и старообрядцами; но они не являются богословскими в нашем понимании этого термина. Они обращаются исключительно к деталям церковной истории и совершения обрядов.

Время от времени возникали туманные слухи о возможной унии Русской и Англиканской церквей. Если под «унией» понимать просто узы братской любви, то, конечно, не может быть никаких возражений против таких pia desideria[92]; но если имеется в виду нечто более реальное и практичное, то сам этот замысел абсурден. Осуществить настоящий союз Русской и Англиканской церквей было бы так же трудно, да и нежелательно, как союз русской Думы и английской Палаты общин[93].

Часть шестая. Индустриализация и революция

Глава 23. Революционный нигилизм и реакция

Быстро растущий энтузиазм по поводу реформ после Крымской войны не ограничился практическими мерами, такими как освобождение крепостных, создание местного самоуправления и коренная реорганизация судов и судопроизводства. В более молодых слоях образованного класса, особенно среди студентов университетов и технических училищ, она породила лихорадочное