Фрейд - Питер Гай

В действительности в месяцах, последовавших за окончанием боевых действий, не было ничего смешного. Яростные сражения армий на фронтах сменились яростными сражениями на улицах между вооруженными формированиями радикалов и реакционеров. Многие месяцы хаоса делали политическое будущее Германии, Австрии и Венгрии предметом спекуляций и пугающих прогнозов. В конце октября Эйтингон писал Фрейду: «Старое, казавшееся таким прочным, на самом деле настолько сгнило, что при уничтожении не выказало никаких признаков сопротивления». В последние дни декабря 1918 года, после окончания войны снова перейдя на английский, Фрейд сообщал своему «дорогому Джонсу», чтобы тот не ждал его «или кого-нибудь из наших следующей весной в Англии; маловероятно, что мы сможем путешествовать в ближайшие месяцы, а мир будет заключен раньше июня или июля». В письме верному другу мэтр посчитал возможным изложить просьбу, сопроводив ее намеком на тяготы жизни: «Я уверен, вы не представляете, в каком мы теперь положении. Но вы должны приехать, как только сможете, чтобы посмотреть на Австрию». При этом он не забыл добавить: «…и привезти вещи моей дочери».

В январе 1919 года Фрейд кратко описывал сложившуюся ситуацию: «Темы денег и налогов теперь вызывают отвращение. Мы фактически поедаем сами себя. Все четыре года войны – жалкая шутка по сравнению с жестокими лишениями этих месяцев и, вне всякого сомнения, следующих тоже». Размышляя о политическом хаосе в Центральной Европе, мэтр признался Джонсу, что его предупреждения, некогда отвергнутые даже им самим как британский шовинизм, оказались верными: «Ваши предсказания по поводу войны и ее последствий оправдались». Основатель психоанализа был «готов признать, что судьба все же оказалась справедлива и что победа Германии могла бы нанести еще более тяжелый удар по человечеству в целом». Но сие благородное признание не облегчило участь Фрейда и его семьи. «Симпатии к победителю не приносят облегчения, если благополучие связано с побежденным». А жить становилось все тяжелее… «Все мы медленно теряем здоровье и вес, – сообщил Фрейд, но потом добавил, что он и его домочадцы не одни такие в этом городе, и констатировал: – Перспективы мрачные».

Медленная и трудная работа над мирным договором не делала эти перспективы оптимистичнее. Собравшись в январе 1919 года в Париже, чтобы перекроить карту Центральной Европы, представители победивших держав за столом переговоров проявили намного меньше согласия, чем на полях сражений. Британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж заявлял о своей решимости повесить кайзера и «выжать из немцев все, что только можно». За столом переговоров он тем не менее был более сговорчивым, однако его французский коллега Жорж Клемансо оставался непреклонен. Считалось само собой разумеющимся, что Эльзас и Лотарингия, отошедшие к Германии в 1871 году после Франко-прусской войны, будут возвращены Франции. Еще одним лакомым кусочком была Рейнская область Германии, богатая природными ресурсами. Но победителям приходилось считаться с Вудро Вильсоном, пламенным пророком из Нового Света, который выступал по всей Европе со своим удивительным посланием о самоопределении, демократии, открытой дипломатии и – главное! – надежде. Он убежден, в характерной для себя манере говорил Вильсон слушателям в Манчестере в декабре 1918 года, что перед людьми забрезжил если не золотой век, то эпоха, которая с каждым десятилетием будет становиться все светлее и через какое-то время приведет их к вершине, откуда они смогут увидеть то, чего жаждет душа человечества.

Другие представляли будущее не столь возвышенно. Фрейда, например, все больше раздражали пророчества Вильсона и, еще сильнее, его характер. Пророков мэтр никогда не любил. Впрочем, в начале турне Вильсона по Европе основатель психоанализа был так же сбит с толку и почти так же впечатлен, как другие. «Недавно, – писал он Абрахаму в начале 1919 года, – ко мне приходил американец из свиты Вильсона (Фрейд, несомненно, был специалистом, имевшим международную репутацию). – Он явился с двумя корзинами продуктов и обменял их на экземпляры «Лекций» и «Повседневной жизни». Более того, он позволил нам поверить в президента». Помимо съестного, как нам известно от американского племянника Фрейда Эдварда Бернайса, в корзинах оказалась коробка любимых мэтром гаванских сигар. Неудивительно, что в апреле Фрейд казался почти безмятежным среди всех этих невзгод и неуверенности. «В нашей клетке открывается первое окошко, – делился он с Эрнестом Джонсом. – Я могу писать вам напрямую и запечатывать письмо». Военная цензура была отменена. Более того, основатель психоанализа уже не чувствовал себя таким одиноким. «Я был чрезвычайно рад узнать, что пять лет войны и разлуки не разрушили ваших добрых чувств к нашей команде». И что еще больше радовало его, «психоанализ процветает, о чем я с удовольствием узнаю отовсюду».

В 1919 году ряд мирных соглашений официально закрепил крах империй Центральной Европы. В июне немцы были вынуждены подписать Версальский договор. Согласно ему, Германия лишалась Эльзаса и Лотарингии, которые отходили Франции, а также маленькой, но стратегически важной области Эйпен-Мальмеди, которую получила Бельгия. Немецкие колонии в Африке и на Тихом океане становились подмандатными территориями под управлением союзных держав, а из части провинций Восточная Пруссия и Позен, дополненных территориями, которые принадлежали Австрии и России, победители воссоздали Польшу. Новая Германия была географическим монстром с разделенной надвое территорией – Восточная Пруссия оказалась изолированной, окруженной со всех сторон территорией Польши. Возможно, еще более губительным для самолюбия немцев была статья 231 мирного договора, которая объявляла, что их страна несет полную ответственность за развязывание войны.

Очередь австрийцев пришла в сентябре 1919 года, когда они подписали почти такой же суровый договор, как и Германия. Им пришлось отдать территории, которые стали усеченной Венгрией, а также Богемию и Моравию, образовавшие независимую Чехословакию. Кроме того, Австрия лишилась Трентино и Южного Тироля, отошедших Италии. Чтобы пристроить австрийскую провинцию Босния и Герцеговина, деятельные составители карты изобрели балканское блюдо под названием Югославия. Как нам известно, перспектива распада старой Австрии радовала Фрейда еще за год до того, как это было официально закреплено в Сен-Жерменском договоре. Его новая родина, которой открыто запретили объединяться с немецкой республикой, представляла собой странную конструкцию – уродца, страдающего гидроцефалией, как печально иронизировали тогда. Шутка вскоре стала затасканной, но довольно точно отражала ситуацию: один большой город, Вена, с населением 2 миллиона человек стоял во главе сократившейся территории, где проживали еще 5 миллионов. За несколько месяцев до подписания мирного договора победившая антигерманская коалиция ясно дала понять о своих намерениях. «Сегодня мы узнали, – отмечал Фрейд в марте 1919 года, – что нам не позволят объединиться с Германией, но мы должны отдать Южный Тироль. Да, я не патриот, но мне больно думать, что почти весь мир будет чужой территорией».

Стефан Цвейг, один из новых знакомых Фрейда, впоследствии вспоминал послевоенную Австрию точно такой же, жалкой, серой и безжизненной тенью Австро-Венгерской империи. Чехи и представители других народов оторвали свои земли. Остался обезображенный остов, кровоточащий из всех сосудов. Замерзающие, голодные, обедневшие австрийские немцы были вынуждены смириться с тем, что предприятия, которые раньше обогащали страну, оказались на чужой земле, железные дороги превратились в жалкие останки, из национального банка изъяли золото. Революция или какой-либо другой катастрофический исход казались неотвратимы. Не было ни муки, ни хлеба, ни угля, ни керосина… В те дни хлебом стало черное месиво, имевшее вкус смолы и глины. Кофе – пойло из обожженного ячменя, пиво – желтая водичка, шоколад – подкрашенный сахар, картофель мороженый. Чтобы совсем не забыть вкус мяса, люди выращивали кроликов или охотились на белок. Как в конце войны, процветал черный рынок, и население вернулось к самому примитивному обмену, чтобы как-то выжить. Впоследствии Анна Фрейд подтвердила рассказ Цвейга. Хлеб, вспоминала она, был плесневелым, картошку не достать. Однажды основатель психоанализа написал статью для венгерского журнала и попросил гонорар не деньгами, а картофелем. Редактор этого издания, живший в Вене, сам принес мешок. «Отец всегда называл ту статью «Kartoffelschmarrn». В марте 1919 года Фрейд сообщал Ференци, что правительство планировало «запретить недели без мяса и заменить их месяцами без мяса. Глупая голодная шутка!».

Основатель психоанализа мог воспринимать эти раздражающие и угнетающие последствия войны с бо2льшим хладнокровием, чем многие другие, поскольку одна из самых главных его тревог, за сына Мартина, благополучно разрешилась. С Мартином, в конце октября попавшим в плен к итальянцам, на какое-то время прервалась связь. Но, получив от него весточку, месяц спустя Фрейд тут же стал наводить справки, посылать деньги, а в его письмах непременно присутствовали короткие сообщения о сыне-военнопленном. В апреле 1919-го мэтр писал Абрахаму, что новости от Мартина редкие, но вполне обнадеживающие, а в мае сообщал своему английскому племяннику Сэмюелю, что Мартин все еще в лагере вблизи Генуи, но, «похоже, в хорошем состоянии, если судить по его письмам». Несколько месяцев спустя его освободили «в превосходном состоянии». Мартину повезло. Более 800 тысяч солдат австро-венгерской армии погибли на фронтах или умерли от болезней во время войны.