Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории - Коллектив авторов

сущности и истоков господства. Но, апеллируя к религиозным текстам, он ссылается и на «политиков», ищет подтверждения у Платона, Аристотеля, Сенеки или, наоборот, критикует Гроция, Бодена, Макиавелли. Он полностью осознает и транслирует понятие суверенитета и почти приближается к современному определению государства. Очевидно, что секулярная политическая литература не просто ему знакома – он пытается использовать ее положения для закрепления своих традиционалистских идей.

Композиционно трактат «О Высочайшем наследственном повелителстве» состоит из официального посвящения, четырех частей, разбитых на отдельные «предложения», и заключительного «Увета к всероссийскому верному подданству», жанрово ближе всего стоящего к придворной проповеди. Первая часть, которая «Повелителства начало, силу и пользу содержит», должна была вести читателя к принятию тезиса, что «высочайшее повелительство царству основание есть», поэтому «Князь есть Республики или Ц[а]рства душа, и повелительство его есть соединение чрез которое Ц[а]рство соединяется, есть дух жизненный, которым многочисленныя ч[е]л[о]в[е]ков тысящи одущевляются»[486]. Характеристики, которые автор дает «Повелителству», соответствуют понятию «суверенитет», полное определение («нарицание») которого предлагается во второй части, «О прерогативе повелителства по наследству»:

Высшее повелителство, правом наследственным по окончании жизни прародителей и родителей, есть Лице Публичное Царственное, от Б[о]га имеющее существо, всегдашнее величество изрядно повеливати. В котором нарицании термин общий или род положено Лице Публичное или Ц[а]рственное, многих содержащие, от многих же разнствующее (аще не лицем), но степению, ибо всяк род в частвительные свои части разделяется, яко лице имущее существо от Б[о]га изрядно повеливати[487].

Это определение суверенитета предполагает его прямое происхождение исключительно от божественной, а не человеческой воли. Ранее автор утверждает, что «от Б[о]га уставлено было Вышнее повелителство», поэтому «безбожно и непочтенно Гугон Грот утверждал, что власть гражданская от всех граждан начало свое имеет, и для того ч[е]л[о]в[е]ч[е]ским уставлением нарицает»[488]. Таким образом, сочинитель полностью отвергает договорную теорию происхождения «власти гражданской»: ее источником является постановление («устав») бога, а не договор. И если Феофан приводит текст общественного договора, заключаемого с сувереном, то автор «Повелителства» предлагает текст подобного же божественного устава: «Вышнее повелителство для защиты протчиим ч[е]л[о]в[е]ком и ползы установленно есть от Бога, аки бы рекл Б[о]г: повинуйтеся Вышнему повелителству, ибо есть ради вашей ползы и бл[а]га предустановлено». Сама эта формулировка частично совпадает с формулой договора у Феофана, где народ говорит: «…К общей нашей ползе, владеши над нами вечно». Прокопович при этом подчеркивает, что «народная воля <…> божием мановение[м] движима действует, понеже ясно учит священное писание <…>, что несть власть еще не от бога» [Правда воли монаршей 1722: 30]. Автор «Повелителства» также приводит это высказывание апостола Павла, но у него божественная воля прямо делегирует власть правящим, буквально при их рождении, это «природное право» «благочинных» правителей, т. е. таких, чья власть происходит от бога, а не приобретается:

…Не столь приличны мнятся быти тии, которыи такое нарицание определили: Повелительство есть величайшая власть в Республике, верховное превосходство имущее, в котором нарицании многие суть несовершенства, ибо Вышнее Повелительство ничто ино, разумети потребно токмо яко повелительства сочинитель и содержатель. Определенное же нарицание: Повелительство есть власть верховное превосходство имущее, и тиранном приличное, хотя и разно есть от благочиннаго Повелительства. Ибо там вместо права желание, вместо доказов воля есть. Но благочинному Повелительству все сие не угодно, ибо оные родятся и имеют к тому природное право, и токмо истинныи к тому наследник присвоение имеет, дабы изрядно правити ц[а]рство и граждан своих[489].

Подобное утверждение ведет к полной редукции «народного суверенитета» и отделяет «природную» власть от народа[490]. Хотя «Повелительство» всегда выступает в виде конкретного лица, оно не сливается с личностью монарха, поскольку оно есть «лице публичное». Получается, что Елизавета приходит к власти, поскольку рождена для «повелительства», а ее низложенный предшественник не имел подобной божественной санкции («природного права»). При этом Елизавета не сразу получила это «Высочайшее повелительство», из чего также можно заключить, что суверенитет и его носитель разделены.

Автор, рассуждая о божественном происхождении власти, помнит о смертности правителей и бессмертии «Величества», фактически воспроизводя доводы западноевропейской средневековой концепции «двух тел» короля [Канторович 2014] – «естественном» и «политическом». При этом «политическое тело» ассоциируется у него с понятием суверенитета («Повелительством»). Таким образом, он объединяет языки схоластической юриспруденции с новейшим политическим дискурсом:

…Не всегда и при Ц[а]рях величество пребывает, а у иных и Ц[а]рей от пр[е]стола отринут, у иных отрешают. Того ради при таких и рожденные не наследствуют, а оставшие пр[е]стол из сторонних уступают, то при тех и всегдашнее Повелителство Величества не прибывает. Но нам токмо единым Б[о]жиим уставлением оное Величество дается и отнимается. Того ради не умирающий никогда не уничтожается, и никогда уничтоженное может быть Величество, аще персона и часто пременяется[491].

Также «повелительства власть» может вверяться на время должностным лицам («консулы Римские», «диктаторы Римской республики», регенты), но они не обладают ею, «ибо кто что имеет по сообщению, той тоей вещи несть Господин, и подлинно не наследник. Тое толко Величество истинное и собственно всегдашнее нарицается, которое ни в какие времена не пресекается, а не такое, которое по случаю бывает»[492].

Определяя основные характеристики «Высочайшего повелительства», автор говорит, что «Высочайшее есть, которое над всеми, ибо Величество равности между чинов не хранит», но при этом оно,

хотя имеет высочайшую власть, яко во всем народе явственно, но не надлежит по своей воли в умаление своего Империя бл[а]гая царства растощити, удручити, царство умалити, и ни во что обратити, для того во втором разнствии наречения прилично и сие речение предложити: изрядно повелевати. Что сохраняя высочайшее повелителство не токмо провинции своей Империи, но грады, села и деревни туне удалить не соизволит, и ежели б предшественник чрез какий случай так учинил, то наследнику право надлежит все отлученное паки возвратить[493].

Получается, что само «нарицание» суверенитета определяет обязанности его носителя. В то же время автор «Повелителства», несмотря на отрицание договорного происхождения власти, неожиданно близко подходит к пониманию государства как института. Кв. Скиннер, описывая «современное понятие государства», говорит, что оно носит «двоякий безличный характер», поскольку «мы отличаем власть государства от власти правителей и магистратов, которым одновременно поручено обладать его полномочиями. Но мы также отличаем власть государства от всего общества, которое подпадает под его власть» [Скиннер 2002: 45]. В схожем ключе описывается разделение «града» (общества, республики) и суверенной власти («Величества»), которая, как мы видели, отделена от личности властителя как «лице публичное»:

Того ради тяжко заблуждают тии, которыи вещество Величества сугубо быти определяют, то есть общее каждаго града, а иное собственное в единой или в многих персонах, по своим каждому народу уставом и обычаям, но сих мнение многотрудное есть протяжение сетей,