Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории - Коллектив авторов

новый император возвращался к идее Устава 1722 года и «Правды воли монаршей» о назначении наследника, и эта попытка пересмотра наследственного права дорого стоила «внуку Петра Великого».

«Законы естественные» и «государственные установления»

Как известно, адресат «Высочайшего повелителства» был низложен 28 июня 1762 года своей «всеми добродетелми сияющей» супругой, и официальное оправдание ее восшествия на престол заставило вновь обратиться к теории естественного права. Пространный манифест от 6 июля 1762 года выглядел как обвинительный акт низложенному императору, выстроенный по пунктам нарушения им «естественных прав» своих подданных. Особенно примечательно то, что Петру III фактически вменялось в преступление следование букве Устава о наследии престола своего деда как противоречащего естественному праву. Именно так можно трактовать следующий пассаж:

…Презрел он и законы естественные и гражданские: ибо имея он единаго Богом дарованнаго Нам Сына, Великого Князя Павла Петровича, при самом вступлении на Всероссийский Престол, не восхотел объявить Его Наследником Престола, оставляя самовольству своему предмет, который он в погубление Нам и Сыну Нашему в сердце своем положил, а вознамерился или вовсе право ему преданное от Тетки своей испровергнуть, или Отечество в чужия руки отдать, забыв правило естественное, что никто бóльшаго права другому дать не может, как то, которое сам получил [Манифесты 1869: 218].

Екатерина обвиняет мужа и в презрении естественного права, и в том, что он нарушил принцип наследования, установленный его теткой, и в том, что он оставляет определение наследника престола «самовольству своему». Исходя из логики авторов манифеста, Петр III нарушает «законы гражданские», основанные на естественном праве, – т. е. фундаментальные законы о наследовании престола по прямой линии, установленные Екатериной I и Елизаветой Петровной. При этом Устав 1722 года не только не упоминается прямым текстом, но и фактически осуждается как проявление «самовольства», а не права.

Интересно, что Екатерина II, нарушив своим вступлением на престол прямую линию наследования, в дальнейшем пытается закрепить ее, в частности при подготовке в 1780–1790‐х годах проекта Свода государственных установлений [Омельченко 1993: 349–350; Каменский 1999: 454–456][507]. Первоначально, в раннем проекте «О узаконениях вообще» (около 1785) она устанавливает четкую линию наследования по прямой мужской линии, «дабы истребить вредную вопросы и распри о наследии Императорского Величества и установить непременное наследие в доме нашем» [Омельченко 1989]. Позже, в «Наказе Сенату» (1787) она пытается совместить завещательное право («Самодержавная и законодательная власть императорского величества назначает наследника престола» [Омельченко 1983: 48]) с принципом прямого наследования «перворожденных», ограничив круг наследников императорской семьей:

В роде императорского величества наследие по праву старшинства утверждается первородному сыну нераздельно и его законному наследнику в прямой нисходящей черты, и другому сыну не иметь никакого права, пока перворожденной и его законное наследие в живых обретается и не находится, или не подходит под статьи исклучительные.

Ближной по крови ради наследие есть сын старшей. Буде сына старшего в живых нету, то ближной по крови ради наследие есть сына старшего старейшей сын. Буде у старшего сына мужеского пола детей, ни внуков, ни правнуков мужеского покаления нету, а брат есть, то ради наследие, ближной мужеского пола есть брат. Буде нету ни единой особы мужеского пола, тогда приказывается последно умершему мужеского пола ближной по крови женского отродие, буде не подходит под исклучительных седмых статиях [Омельченко 1983: 51–52][508].

Это противоречие было, видимо, вызвано внутренним конфликтом в императорском доме. Екатерина понимала необходимость «фундаментального закона», который недвусмысленно определял бы порядок наследования, но, работая над этим законом, она была исполнена тревоги и сомнений, близких когда-то Петру I: «Не вем, ради ково тружусь, и мои труды и попеченье и горячею к пользы империи радении не будет ли тщетны, понеже вижу, что мое умоположение не могу учинить в наследственное» [Омельченко 1993: 359]. Дилемму «неизменное право» vs. «польза империи» Екатерина так и не смогла разрешить. Однако в 1788 году ее решил наследник, великий князь Павел Петрович, составивший и подписавший вместе с супругой Марией Федоровной акт о престолонаследии, узаконенный во время его коронации 5 апреля 1797 года. Здесь он в целом следовал логике матери в наследственном праве и устанавливал схожий порядок наследования, но осознанно и последовательно отвергал завещательный принцип передачи престола как противоречащий естественному праву:

…Дабы государство не было без наследников, дабы наследник был назначен всегда законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать, дабы сохранить право родов в наследствии, не нарушая права естественного, и избежать затруднений при переходе из рода в род [ПСЗРИ 1830, XXIV: 588 (№ 17909)].

Таким образом, правнук Петра Великого окончательно уничтожил принципы его Устава 1722 года, следуя логике введенного санкцией прадеда «естественного закона».

Однако еще в декабре 1761 года вопрос о наследственном праве как фундаментальном законе империи стал предметом для политической борьбы вокруг умирающей императрицы Елизаветы. Часть имперских сановников во главе с Шуваловыми пыталась убедить Елизавету Петровну передать корону через голову законного наследника его сыну Павлу Петровичу при регентстве великой княгини Екатерины Алексеевны, прекрасно знавшей об этих планах. Однако воспитатель великого князя Павла, Н. И. Панин, действуя как настоящий легалист, резко отверг эти планы. По словам Екатерины, он сказал Шуваловым: «Все сии проекты суть способы к междоусобной погибели, что в одном критическом часу того переменить без мятежа и бедственных следствий не можно, что двадцать лет всеми клятвами утверждено» [Екатерина II 1907: 536].

Если верить рассказу Ж.-А. Кастера[509], основанному на французской дипломатической корреспонденции, Панин в самый день смерти императрицы добился аудиенции у великого князя Петра Федоровича и попытался убедить его в необходимости легального принятия короны. Интересно, что эта «речь Панина» в передаче Кастера чрезвычайно близка логике известных нам сочинений самого Панина:

Il est deux moyens de vous revêtir de la suprême puissance. L’un, c’est de vous faire proclamer empereur par l’armée; l’autre, de recevoir la couronne des mains du sénat. Le premier est plus prompt; le second, plus sûr <…>. Vous savez combien les révolutions ont été fréquentes dans cet empire; vous savez avec quelle facilité les troupes séduites ou mutinées ont couronné ou détrôné leurs maitres. Le moyen que je vous propose à prévenir de dangereux desseins. Le sénat vous ayant élu, se trouvera intéressé à maintenir son ouvrages; et le peuple, regardant votre personne comme plus sacrée, s’empressera toujours de la défendre [Castéra 1809: 236–237][510].

Против мнения Панина выступил князь Н. Ю. Трубецкой, заявивший, что подобное избрание не в обычаях империи и скорее напоминает Швецию или Польшу. Великий князь, дабы разрешить сомнения, отправил камергера спросить об этом свою супругу, которая ничего не знала о планах Панина и уже сочинила форму присяги, рассчитанную на гвардию, поэтому резко ответила, чтобы муж «следовал обыкновениям»[511]. Петр Федорович нарушил план Панина и был провозглашен императором не Сенатом, а гвардией