Молодость - Савелий Леонов

— Я, ваше превосходительство, совместно с комдивом Станкевичем, — вытянулся Лауриц.

— Он тоже офицер?

— Так точно.

— Надо захватить его живым! Он может пригодиться!

— Боюсь, со Станкевичем ничего не выйдет, ваше превосходительство. Он безвозвратно поражен большевистской проказой. Я был с ним осторожен.

— О да! Вы обязаны были держаться с ним осторожно! — протрубил генерал. — Но здесь не Совдепия! Мы сразу вылечим его проказу!

Это был тот самый генерал, который помешал развитию скандала между Гагариным и прапорщиком Тальниковым на станции Тихорецкой. Крутую грудь его, затянутую в добротный зеленоватого сукна китель, украшал металлический венок на георгиевской ленте — за «ледяной поход».

Генерал слыл храбрецом. Его имя занимало место рядом с именами тех, кто мечтал огнем и кровью возродить старую Россию. Белогвардейская и иностранная пресса баловала его неумолкаемой похвалой. Многие корреспонденты пророчили, что именно он со своими войсками первым ворвется в Москву.

Однако чем больше сокращалось расстояние до Москвы, тем яростнее дралась Красная Армия. Словно боевая пружина, сжимаясь под давлением, она с каждым днем умножала силу удара. И в сердце генерала часто закрадывались странные чувства, отнюдь не похожие на те, которые приписывала ему льстивая пресса. Он стал подозрителен и недоверчив, боясь разом потерять все приобретенное в трудных походах.

Генерал не хотел признаться, что чувство это, так не соответствующее репутации храбреца, зашевелилось в нем с момента прибытия на фронт Ударной группы. Он заметил, что и другие генералы, в том числе верховный главнокомандующий Деникин, скрывают свое истинное настроение.

«Не случайно и Лауриц поспешил переметнуться сюда», — думал генерал, поглядывая на полковника.

О Лаурице он знал давно, имея отношение к агентурной службе, и потому беседа принимала доверительный характер.

— Вы утверждаете, полковник, что, если разгромить пятьдесят пятую, красные не смогут защищать Орел? — спросил генерал, развалясь в кресле.

Лауриц скосил глаза на оперативную карту, лежавшую на другом столе, окинул взглядом синие и красные линии и стрелки, обозначавшие положение фронта.

— В состав пятьдесят пятой дивизии вошли все части Орловского укрепрайона, ваше превосходительство. Других резервов нет. На подступах к городу лежат цепи обескровленных полков без патронов.

— А Ударная группа?

— Это детище только рождается. И наши люди на той стороне не преминут ослабить ее удар.

«Не преминут — иронически подумал генерал. — Ты вот драпанул, а там, видите ли, «не преминут» ослабить удар!»

И выкатил на Лаурица глаза:

— Но ведь Троцкий отстранен, черт возьми! Лауриц наклонился вперед.

— Конечно, ваше превосходительство, обстановка до крайности усложнилась. Но благодаря помощи союзных разведок нам удалось связаться с новой секретной агентурой в штабах Южного фронта. Это чрезвычайно ценная находка.

— Это офицеры?

— Так точно!

Генерал навалился грудью на стол и взял в руки карандаш. Остаток ночи провели в разработке контрплана разгрома 55-й дивизии, наступавшей на станцию Куракино.

С рассветом два корниловских полка вышли к деревням Глебово и Кресты и, не занимая их, скрытно расположились в кустарниках. Подпустив на сто шагов правофланговый полк советской дивизии, корниловцы открыли губительный перекрестный огонь.

Генерал и Лауриц наблюдали издали смятение красных, зажатых с двух сторон и не успевших развернуть колонну для боя. Лошади, впряженные в пулеметные двуколки, понеслись, растаптывая пехотинцев.

Донесся многоголосый крик:

— А-а-а-а-а-а!!! — и корниловцы поднялись в атаку, сокращая тот острый угол, из которого старались выбраться красноармейцы.

Вдруг генерал сердито задышал, топнул ногой, и его непомерная шея стала раздуваться, как у кобры. Он увидел нечто поразительное: какой-то красный, метко бросая в атакующих гранаты, заставил корниловцев отхлынуть, а затем повел на них горстку товарищей, успевших оправиться от внезапного нападения. Поступок героя зажег и остальных советских бойцов. Ответная беспорядочная пальба местами переходила в дружные залпы, и вот уже длинно и ровно застучал снятый с двуколки пулемет.

— Бабы в юбках, а не корниловцы! — негодовал генерал. — Упустить противника из мешка! Полковник, скачите! — оглянулся он на Лаурица. — Надо скорее ударить во фланг другим частям большевистской дивизии!

Лауриц ускакал. Но еще долго пришлось корниловцам биться в перелеске, прежде чем они повернули на основные силы комдива Станкевича.

Глава двадцать первая

Глубокой ночью вернулся Пригожин на позицию, которую с вечера занимала 55-я дивизия, и не застал там никого. Дивизия вышла для выполнения боевой задачи..

От пронизывающей изморози Пригожин чувствовал дрожь во всем теле. Он потерял еще целый час, прежде чем удалось напасть на след продвигавшихся в темноте полков.

— Мне надо найти комдива! — сказал он, подъезжая к группе красноармейцев, которые с перебранкой выручали из канавы походную кухню.

Люди перестали спорить. Один из них, подойдя ближе и узнав Пригожина, сообщил, что штаб дивизии и политотдел переехали на станцию Золотарево, а Станкевич находится впереди колонн.

Пригожин нагнулся к гриве измученного коня и поскакал. Холодный мрак ночи расступался перед ним, чтобы тотчас сомкнуться за крупом его лошади. Проплывающие мимо пехотные подразделения, пулеметные запряжки, отдельные всадники напоминали о себе лишь чавканьем грязи под ногами.

Когда движение останавливалось, Пригожий, лишенный звукового ориентира, натягивал поводья, боясь кого-нибудь раздавить. Он был тронут дисциплиной на пути следования. Бойцы и командиры шли молча, изредка тихо обмениваясь замечаниями. Никто не курил. Повозки не скрипели. Приказания начальства быстро и бесшумно передавались по рядам. Этот строгий воинский порядок заставлял Пригожина держать прямее голову, хотя в сердце таилась тревога.

Наконец он услышал знакомое покашливание простуженного Станкевича и осадил лошадь.

— Разрешите доложить, товарищ комдив, — приподнялся на стременах Пригожий, — ваше приказание выполнено!

Станкевич повернулся в седле.

— А, догнали? Хорошо. Теперь я вижу, что Лауриц удачно назначил вас для связи со штабом армии, — суховато промолвил он и толкнул шпорой своего высокого, в белых чулках жеребца.

Командир дивизии находился в мрачном расположении духа. Исчезновение Лаурица не столько насторожило, сколько расстроило привычный ход его мыслей. Прибавилось много лишних хлопот. А тут еще простудился некстати.

Впрочем, Станкевич тщательно скрывал от окружающих и болезнь, и внутреннее расстройство. Он делал вид, что и взрывы мостов позади — чепуха, надо только умело совершить ночной маневр и повести стремительное наступление во фланг ударным полкам белых.

Пригожий снова поравнялся с высоким силуэтом Станкевича и, наклонившись, сказал:

— Извините, товарищ комдив, я должен предупредить вас…

— Предупредить? О чем?

— По моему твердому убеждению, Лауриц сбежал к противнику!

— Что-о? Такие дикие подозрения! — отшатнулся Станкевич и закашлялся, — Ну, докажите, докажите, милостивый государь! Почему вы у-беж-де-ны?

Волнуясь, Пригожий заговорил о посещении квартиры Лаурица, но Станкевич перебил:

— Фантастика! Недопустимое безобразие в боевой обстановке! Стыдно! Так можно оскорбить любого из нас! Вы слишком погорячились, товарищ Пригожий!

— Напротив, я чересчур долго бездействовал, товарищ комдив, — настойчиво продолжал Пригожий и запальчивой скороговоркой привел ряд доводов о несомненном вредительстве Лаурица в создании оборонительных линий укрепленного района, о третировании подчиненных, изъявивших желание драться с белыми.

Станкевич молчал. В словах Пригожина был честный патриотический жар и здравый смысл. Действительно, оборонительные сооружения под Орлом сделаны скверно и безграмотно! Станкевич и сам возмущался, осматривая их. Однако он не видел связи между дрянными окопами на Оке и неудачной разведкой начальника штаба дивизии.

— Больше выдержки, товарищ Пригожин! Бой покажет, на чьей стороне правда. Мы должны идти с одной непоколебимой мыслью: выиграть бой.

— В таком случае, — сказал Пригожин, — прошу отпустить меня из штаба в строй. Там я буду полезней.

— Хорошо! — у Станкевича даже бодрее зазвучал голос. — Можете принять батальон в полку, где вчера был убит комбат.

— Благодарю.

И они расстались.

Вскоре Пригожин уже шел со своим батальоном в головной колонне полка. В отличие от других командиров, вооруженных только наганами, он нес на ремне винтовку, на поясе висели гранаты. Карие глаза его внимательно осматривали неровные поля, тонувшие в сером утреннем тумане, который сливался с дымом от затапливаемых печей в деревнях Глебово и Кресты. Хотя предполагалось встретить белых не ранее чем через час, Пригожин выдвинул пулеметы на фланги батальона.